Не чуя под собой ног и, невзирая на сгустившиеся сумерки и не знакомую местность, я едва не летел над тропинкой, сквозь густой перелесок к Волге навстречу своей любви, и, как и следовало ожидать, в очередной раз поплатился за свою беспечность. На одном из поворотов я зацепился за какой-то предательски торчащий корешок, и, описав в воздухе что-то вроде мёртвой петли, точнёхонько спикировал в пенёк и, обняв оного, как случайно встреченного в тёмной подворотне друга пролежал, по-видимому, с минут пять, приходя в сознание. Очнувшись, я ошарашено взглянул на единственный видимые для меня в мироздании источники света – луну и звёзды и тотчас же ощутил, как мой левый глаз буквально заплывает сочной гематомой, границы которой грозили расползтись на вторую половину лица.

Густо внутренне обматерив себя, что случилось со мной впервые, за приобретённую на Земле безалаберность, я привстал и как одноглазый пират, налетевший в ясную погоду судном на скалы со злостью на всё и вся внимательно осмотрелся. По счастью, если к этой не вынужденной травме зрака можно придать смысл этого слова, остальные члены моего бедного тела были целы, если не считать нудящую боль в правом колене, которое через разодранную над ним штанину отсвечивало как свежее надкусанное яблоко. Вопреки фундаментальным принципам уважения к окружающей природе свойственным культурному индивидууму и привитым мне цивилизацией с детства, я плюнул с досады на пень и, стиснув зубы, один из которых безнадёжно шатался, похромал дальше, к пристани аккуратно ступая по извилистой тропинке. Покинув, наконец, оказавшийся для меня фактически прифронтовой полосой перелесок, я с облегчением восхищённо вздохнул, так как передо мной предстала воистину фантастически красивая картина, чувства наслаждения от которой во многом компенсировали мне физические увечья и моральные страдания, так глупо приобретённые с четверть часа назад.

Хоть это, на мой скромный взгляд и не передаваемо адекватно литературным словом, но попробуйте себе представить Мудриус нижеследующий пейзаж. Абсолютно чёрная ночь….такая, что аж глазам больно! – в моём случае это было буквально как минимум на одно око. И вот в этом бездонном мраке всеми цветами радуги искрятся бесчисленные звёзды, отражаются планеты и спутники, фейерверком сгорают в земной атмосфере кометы и прочие, как искусственные, так и естественные тела. А внизу, неспешно переливаясь, словно чистым серебром, еле слышно плескаясь о едва ли не малиновые берега, течёт молчаливая и величавая Волга, в которой это великолепие как в чудесном зеркале отражается. Где-то в камышах чуть шевелится какая-то невидимая живность, а невесть откуда хрусталём сыплется волшебная трель соловьёв. И всё это под невообразимым углом необыкновенно подсвечивается Луной, которая выступала что-то вроде софита во Вселенском театре гармонии смысла и бессмыслицы, красоты и уродства, света и тьмы, добра и зла, начала и конца, жизни и смерти. У берега же, на воде, как некий Ноев ковчег, – это по-местному приданию, что-то вроде нашего Неприкасаемого Куба Будущих Поколений – цепями прикованная к земле, словно символ разума в мироздании хаоса и порядка пришвартовалась пристань, у которой Наденькой мне было назначено долгожданное свидание…

В очередной раз клянусь Святой Бесконечностью, что даже неописуемые вечерние излучины Элиды - ничто по сравнению с увиденным мною! Хотя, как вы, надеюсь, помните, после установления официального цивилизационного контакта с местными гуманоидами, мы, пользуясь заслуженным отпуском после тяжелейшей командировки, взахлёб упившись тамошними красотами, посчитали их самыми совершенными в видимой части трети Вселенной. Ну, ладно, что было - то было, а то я опять кувырнусь в безвозвратный штопор рассуждений и сравнений, бессмысленных хотя бы с той точки зрения, что как говорят древние: «о вкусах не спорят», а между тем время, как асфальтовый каток, неотвратимо накатывалось к вожделенной мною цифре - 23 часам вечера. Очарованный столь удивительным видом природы, я несколько потерялся во времени и пространстве; и только пронзительное верещание будильника предусмотрительно заведённого на ручном атомном хронометре вырвали меня из этого чудесного «плена» миросозерцания, в котором будь моя воля, при прочих равных условиях можно было оставаться добровольным арестантом до конца дней своих.