Но не ходить же с рукой напоказ. Теплеет, скоро на рубашку начнут коситься. Он вздохнул, расправил рукав и занялся лабораторной посудой. Колбы в стерилизатор, реторту в угловой шкаф, мензурку в центральный шкаф на вторую полку, чашки туда же на нижнюю – нерушимый порядок домнишоары Дрэджеску. У двери стоит напоминание – коробка из-под венских вафель. Значит, обойти с ней рабочие места, собрать баночки из-под холодилки, вычистить и простерилизовать. Вот этим и займись.

С потяжелевшей позвякивающей коробкой под мышкой Эван вошел в дежурку. Дежурные, двое крепких ребят с непроизносимыми болгарскими именами, гоняли чай и травили анекдоты. Благодарным слушателем был Дуйма – бессменный вольерный китайских метеорок. Он прихлебывал чай, посмеивался над анекдотами и ловко шнуровал что-то, что Эван сначала принял за чулок.

— Тару сдаем, народ, – напомнил он, переждав взрыв хохота.

Ребята вывернули карманы.

— У меня еще полпузырька, – сказал Дуйма.

— А срок годности?

— Не вышел. Две недели, дуйма?

— В следующий раз сдашь, – не стал спорить Эван. – Что это ты делаешь?

— Туристические заманухи, – ответил вместо него Цветан. – Наручи. Не видал в «Змее»? У туристов нарасхват.

Дуйма показал свою работу – тканый наруч с силуэтом летящего дракона и креплением для палочки. Эван поставил коробку на стол и сел рядом. Он не скрывал восхищенного блеска в глазах. Цветан пихнул приятеля локтем – глянь, мол, у новичка слюнки потекли, они все на такую шушеру падки… Да–да, именно так. Новичок повелся на понтовую штучку.

— Красиво, дуйма?

— Слушай… сделай мне такую штуку, а? Я заплачу или отдарюсь. Как скажешь.

— Бери этот, он готов, – пожал плечами китаец. – Бери так, я их в свободное время из старой формы делаю.

— Я отдарюсь, – пообещал Эван.

Плотная ткань обхватила руку от пальцев до локтя. Отлично. Теперь можно и футболку носить, и рукава закатывать.

— Да… – он обернулся от порога. – А что значит «дуйма»?

— Это… – Дуйма почесал курносый нос. – Nicht wahr, по–вашему. «Не так ли». Думал, меня так зовут, дуйма? – усмехнулся он.

— Думал… как по–вашему «есть такое»?

— Дуйа. Меня зовут Цюн По.

— Знатное имя!

— Низкорожденный счастлив, что имя его прапрадеда достигло ушей западных варваров… – Дуйма махнул рукой: – Тот Цюн По мне не родственник и не тезка даже, но ты все равно не поймешь, в чем разница. Хочешь звать по имени – зови Полом.

Минерва Макгонагалл и трудности перевода

Когда над головой раздался голос профессора Снейпа, Минерва вздрогнула: за последние дни она отвыкла от этих комментариев.

— Не в моих привычках кляузничать, мадам директор, но когда речь идет о детях, я не выбираю средств. Заметьте, это хаффлпаффские дети, а не слизеринские.

— И что же случилось с юными воспитанниками Ханны, профессор Снейп? Кстати, рада вас видеть, давненько вы у нас не появлялись.

— Надо же хоть иногда появляться в музее, хотя бы ради приличия, – отмахнулся Снейп. – А с юными хаффлпаффцами случился профессор Смит. Он нашел новое развлечение, директор. Он доводит первокурсников до слез.

— Первокурсники часто плачут, – примирительно начала Минерва. – Если снимают баллы с колледжа…

— Он не снимает баллы. Он просто доводит их до слез. Они заходят в Наградную комнату, выходят оттуда в слезах, количество баллов не меняется. Моя фантазия отказывается представлять, что происходит в Наградной комнате. Заметьте, едва ли не единственной, где нет картин.

Минерва тяжело вздохнула и вышла из кабинета. Наградная комната, третий этаж…

Смит шел по длинному коридору вдоль двойного ряда доспехов, заложив руки за спину, палочка небрежно зажата в кулаке, и доспехи за его спиной вытягивались в струнку. Он самозабвенно свистел, и Минерве показалось, что она узнает тщательно выведенную мелодию.

— Эван!

Свист смолк.

— Простите, директор Макгонагалл, дурная привычка – свистеть в хорошем настроении. Петь, сами понимаете, не могу.

— Что вы делали в Наградной комнате, можно узнать? – спросила Минерва, внутренне готовая к новым намекам и уклончивым ответам.

— Разговаривал с младшими хаффлпаффцами, – спокойно ответил Смит. – Я все еще распутываю историю с Ли, директор. Я помню, что обещал справиться с ней до Рождества, и могу заверить, что близок к успеху, как никогда.

— В таком случае, я могу рассчитывать, что вы объясните, почему дети после вашего разговора плачут.

— Должны были перестать уже, – заметил Смит.

Минерва поджала губы.

— Я задавал им вопросы, на которые они не могли ответить. Как-то зловеще звучит, хотя я совсем не это имею в виду. В общем, это, видимо, заклинание, что-нибудь совсем простое, какой-то детский секретик. Знаете, как «кошка сдохла, хвост облез – кто промолвит, тот и съест». И если проболтался – во рту весьма специфический вкус… А здесь слезы. Когда они хотят выдать секрет – они плачут и молчат. Уверяю вас, мне не доставило ни малейшего удовольствия мучить детей расчетливыми вопросами, но я должен был понять, как работает заклинание. Детский фольклор в учебниках не значится, они его часто сами и придумывают.

Смит отцепил от пояса фляжку и сделал пару глотков.

— Поняли? – спросила Минерва.