Летом пятьдесят восьмого моя «мигрень» неожиданно напомнила о себе. С головными болями я, к тому времени, свыкся. Так бывает. Если что-то происходит регулярно, к этому привыкаешь, и боль — не исключение. Просыпаешься с утра, морщишься от рези во лбу, чуть повыше надбровных дуг, идёшь справлять нужду, умываешься, чувствуя, как резь постепенно сменяется тупой ломотой, красные точки в глазах, пульсация, одеваешься, ешь, подташнивает, не так чтоб очень, обратно не лезет и хорошо, натягиваешь ботинки, сидя, голову лучше не опускать ниже плеч, накроет, выходишь из дома, снова морщишься от скрежета петель, резонирующего в черепе, улица, ещё один день начался так же, как и сотня предыдущих.

Вот и тот памятный день с утра ничем особым себя не выдал.

Заказов не было, достойных внимания адресов тоже не наклёвывалось, Валет опять свалил по делам, и я, пользуясь избытком свободного времени, подрядился на участие в «командировке» — так дружки Фары называли рейд по окраинам Чистого района с посещением тамошних злачных мест в целях избавления несчастных лацев от наркотического голодания. Дурь была не ахти — дерьмовенькая конопля с самосадным табаком, солома соломой. Стоящую шмаль этим дегенератам потерянные не доверяли. Тем не менее, расходился товар весьма бойко, и торгаши-лацы охотно брали его на реализацию. Основная трудность заключалась в доставке. Лацы на Поле соваться не желали, а хозяева Чистого района ревностно охраняли свою вотчину от посягательств со стороны обитающих за Межой недочеловеков. Если по окончанию знакомства с блюстителями порядка незадачливый визитёр пару недель мочился кровью — это можно было считать устным предупреждением. Посему в командировки ходили ночью, что несколько снижало риск незапланированных встреч, а моё участие, в качестве дозорного, снижало его ещё больше. За это я получал долю — командировочные — двадцать косяков. Остальные довольствовались пятнадцатью. При этом каждый из пяти курьеров тащил за плечами обшитую дерюгой и опечатанную сургучом коробку с двумя тысячами доз.

Командировка в тот раз удалась. Мы успешно разминулись с патрулями и, оставив груз в трёх разных точках, вернулись обратно. Данное обстоятельство решено было отметить. Ошивались дружки Фары обычно в кое-как обустроенном коллекторе, неподалёку от молокозавода. Туда мы и направились, предварительно сменяв пять косяков на литровую бутыль самогона и две рыбины засушенных до состояния окаменелости.

— Ну, будем, — произнёс тост Липкий и поднял кружку.

Этот весьма несимпатичный субъект являлся негласным лидером шоблы. Ему было уже пятнадцать, и на правах старшего он вёл дела с потерянными, чем очень гордился. Откровенный неудачник. Его одногодки уже ходили в боевиках, а этот ошивался с малолетками и ничего менять в своём убогом существовании не планировал. Видимо боязни оказаться среди сверстников последним, была сильнее самолюбия, если оно вообще ему знакомо. По виду Липкий напоминал червя — долговязый с узкими плечами и слоем жирка на дряблом мясе, он даже двигался волнообразно, а неизменно сальная кожа и жидкие налипшие на одутловатую физиономию лохмы, гармонично дополняли образ. Маленькие прищуренные глаза находились в постоянном движении, лихорадочно рыская по сторонам, словно их обладателю грозила смертельная опасность. Разговаривал Липкий тихо и отрывисто, из-за чего был частенько игнорируем, но не обижался, предпочитая, в таком случае, сделать вид, будто и вовсе молчал.

Жестяные кружки глухо стукнулись, порадовав тостующего тем фактом, что его на сей раз услышали, и горячие ручейки самогона потекли вниз по организмам.

— Надо бы у Петли надбавки попросить, — ни к кому конкретно не обращаясь, сказал Баба — единственный толковый парень, не считая Фары, в этой гоп-компании. Двенадцати лет отроду, невысокий, но крепкий, с цепкими серыми глазами и бритым под ноль покрытым шрамами черепом. Совершенно не вяжущуюся с суровой наружностью кличку получил за любовь к балисонгам — ножам-бабочкам, коих имел две штуки и крайне редко выпускал из рук, крутя на все лады.

— Задарма башкой рискуем, — продолжил он, отвернув рыбине голову, и шумно втянул ноздрями её аромат.

— Точно, — кивнул Фара, присоединившись к глумлению над рыбьей мумией. — План дешевеет, а доля как была, так и осталась.

— Серебром надо брать, — резюмировал Баба. — Задолбался я уже. Мало того, что крохи перепадают, так их ещё и сбагрить хер найдёшь кому. Один был покупатель путный — дед с четвёртой линии, шахтёр — и тот подох на прошлой неделе. Это Дрыну хорошо, — кивнул Баба на высокого жилистого парня, идиотски хихикающего чуть поодаль, — он сам всё скуривает. А мне деньги нужны.

— Зачем? — поинтересовался Липкий, разливая по второй.

— Ты сам-то понял, чего спросил? — нож в руках у Бабы завертелся с повышенной скоростью, выдавая раздражение.

— Свалить что ли думаешь? — усмехнулся Фара.

— А может и так.

— Куда?

— На север пойду. Вот скоплю на ствол, снарягу, и ходу отсюда.

— В Триэн?

— В Триэн, — повторил Дрын, тыча пальцем в Бабу, и зашёлся истерическим хохотом.