— А ведь верно, могли бы, — застыдилась Аганя своей легкомысленности.

— Вот тебе и «актив».

Бобков закурил: чуть ли не в одно движение достал пачку «Беломора», сунул папиросу в рот, сплющил белую полую ее часть, чиркнул спичкой, затянулся. Чуть ощерился и стал смотреть на воду.

Над водой тянулся густой дым: парнишка-рабочий то и дело подкладывал в костер гнилушки, чтобы дыма было больше. Но комары его все равно донимали, и он постоянно махал дэйбиром — палкой с пучком конского хвоста.

Аганя выросла в тайге и, может, поэтому была к комарью терпима: они как-то ее меньше кусали. Люди вокруг часто шутили: «Да в ней кровиночки — на одного комара не хватит!» А для Бобкова комаров будто и не было. Она нарочно присматривалась: редкий, видно, особо хищный комар решался на него наброситься — подлетал, навострив хоботок, но у самой кожи, сантиметрах в двух, его как током отбрасывало! И он с каким-то изумленным писком, почти со взвизгом, уносился прочь!

Рабочий Слава, все орудуя дейбиром, глуповато улыбался, поглядывая на Аганю. Ему явно хотелось заговорить с ней, но побаивался геолога. Теперь улучив момент, поерзывая, придвинулся ближе, рукавом рубахи коснулся Агани. Та отпрянула, как ошпаренная, ткнув острым локотком парня в бок — не специально, получилось так. Он замер с раскрытым ртом, будто кол сглотил. Отдышался. Посмотрел с удивлением. Беззвучно, сдерживая голос, засмеялся — показал, что смеется. Покрутил пальцем у виска.

— Что ты там подкручиваешь? — присмотрелась Аганя.

— Что? — откликнулся Бобков. — Ну, вы тут сидите, я пройдусь.

Встал, пошел по кромке берега, подобрал плоский камешек, осмотрел его, кинул умело — «блинчики» цепочкой легли по воде. Странно, но Бобков, ученый, чем-то походил в движениях на вольноотпущенных. Внутри его, казалось, жил кто-то еще, неуемный, громадный, способный, если бы вышел наружу, размахнуться по всем просторам.

Вернулся, взял сумку, молоток, отошел в сторонку, почти к воде, присел на камень, стал разбивать какие-то сростки галечника и ракушек.

— Он же старик, — услышала она голос парня.

— Почему это, старик?

— А сколько ему? Лет тридцать, если не больше!

— А при чем здесь это?

— Думаешь, не видно, как ты на него смотришь?.

У Агани щеки зажгло от смущения.

— Доедай пироги-то.

— Доем.

Встала, пошла, обернулась попрощаться.

— А что, Хабардин в маршруты ходит с медвежонком? — вдруг вспомнил Бобков.

— Нет, что вы!

— Водили же, старые люди рассказывают, — встрял парень, — цыгане медведей на цепи. На ярмарках их показывали!

— Нет, нельзя было. Она едва подрастать начала, лошади как учуют, ржут, на дыбы встают, олени шарахаются… Юрий Иванович где-то в наслеге ее оставил. А она с ним-то послушная была, а без него, говорят, дичать стала, ни к кому не шла. Ее, рассказывают, на цепь привязали. Она же все-таки еще маленькая, считай, ребенок, по забору ходила, играла, и свалилась по ту сторону. Задохлась.

Как Агане было жалко ее — ой как жалко!..

— Дикий зверь. — Знатоком протянул Слава. — Домашний бы привык. Собаки еще могут тосковать, старого хозяина помнят, а скот, он быстро привыкает. А дикий, он, вишь, как…

— Найдет он еще, этот медвежатник, алмазы. Там же и найдет, — смотрел Бобков на воду.

И шла рябь по воде, словно брала ее дрожь.

Всю ночь, только смыкала Аганя глаза, вышагивал из берега образом Бобкова кусок земли, вырывался, раздирая себя в клочья, и рассыпался по воде шрапнелью.

На утро прибыли Берштейн и она, та необыкновенная женщина. Они приплыли на моторной лодке, поднялись на берег. Проходчики вкапывались в землю, Аганя сортировала пробы. Начальник партии бодро поприветствовал тружеников передового фронта, поздоровался с каждым отдельно, потрогал породу на ощуп. И настойчиво стал указывать своей спутнице, называя ее по имени-отчеству, Еленой Владимировной, на гряды траппов.

Аганя приглядывалась из-подтишка к Елене Владимировне и вновь удивлялась: почему эта женщина кажется такой необыкновенной? В сатиновых шароварах, в клетчатой хлопчатобумажной рубашке? Но как-то особенно выгнута спина, голова склонена, будто в робости, а гладкое лицо с чуть выпирающим подбородком и высоким лбом напоминало далекий утес, возвышающийся над водами.

С лопатой в руках Аганя попробовала повторить ее движения, и ей показалось, что получилось. Также плавно двигалась голова, подавалось плечо к подбородку, и лопата загребала, словно весло.

— Бог в помощь, — раздался резковатый голос.

Аганя одернула на себе одежду, будто прихватили ее голой. Из-за деревьев вышел Бобков. Проходчики приостановили работу, смотрели на него: «Бопомощь» — говорили старики в деревне. Но здесь так не говорил никто.

Бобков ни с кем отдельно не здоровался, но все проходчики дружно заулыбались ему, вскинули в приветствии руки. Он и похож был на них: вроде и улыбался, и поигрывал желваками. Чуть щерился и откидывал при ходьбе ворот рубахи плечами, как это обычно делали бывшие заключенные. Только ученый.