В тот год умер Сталин. О смерти вождя в отряде узнали много позже. Близилась северная весна, работы невпроворот: нужно было успеть вывезти все «пески» на рудные дворы: расчищенные от леса, кустарника и дёрна площадки, расположенные на террасах. Иначе — унесёт ледоходом, смешает с «торфами» дождевыми потоками. Время не ждало. Кто-то всплакнул, кто-то помолчал в задумчивости, сняв шапку. А иные, постреляв глазами по сторонам, сделали то же, что и остальные, закусив усмешку, — снова в работу, засучив рукава.

После долгой зимы — весеннее, летнее солнышко — в великую радость. До той, понятно, поры, пока не грянула жара и не изринулись из сыри комариные тьмы. С солнышком и люди новые наезжали: сезонники, геологи.

То лето началось с беды. Прибыли из Москвы пятеро студентов. Двое парней, три девчонки. Аганина ровня, но такие юные по виду, просто дети. С гитарой: тогда еще никто с гитарами не приезжал, если и объявлялись на базе с инструментом, то с гармошкой, с аккордеоном, бывало. Да вот еще Поля ходила со скрипкой, на которой отчего-то играла все реже. А эти — с гитарой. Играли, пели. Работали, правда, хорошо. Все делали, как это говорят, с огоньком. Уверенно в себе. Но на северных реках лучше быть уверенным в меру. Стали сплавляться по Вилюю без сопровождающего. Мастер еще их предупреждал, человека хотел дать — ну, куда там — самостоятельные! После порогов Кровавого Хана на берег вынесло щепу лодки да остатки скарба.

— Как ты мог?! — кричал начальник на мастера. — Как ты мог их отправить одних?! Ты хоть понимаешь, что ты наделал?! Ты же людей погубил! Детей! У них там отцы, матери — кто перед ними ответит?! Мне, понимаешь, мне придется отвечать! А ты перед судом ответишь!..

Мастер был пожилым, седеющим. Очень тихим. Были у него у самого дети, не было ли? Тихо, бессловесно жил, людьми руководил. Тихо встал, пошел. Ну, пошел себе человек, и пошел. Мало ли? В такие минуты одному захотелось побыть. Видели, что к реке пошел. А потом вдруг — у реки-то нет. И негде нет. Не стало.

День, другой люди были как не в себе. Тихи и приглушенны, как ушедший седеющий человек. Но третьим днем солнце брызнуло задорно, причалил на ветке старый рыбак Сахсылла, прежде работавший каюром, с рыбой на снизке — на веревке, продернутой через жабры, послушно плыли за плоскодонным суденышком здоровенные осетры. И под добрую уху люди, словно из морока вышли на свет. Заговорили, шутки пошли. Да и мудрый Сахсылла все разумно вдруг объяснил: «Здесь ему тесно стал. Там вольный,» — показал он руками на действительно привольные небеса, воды и землю.

Но главное — работа. Работа не давала ни посидеть, ни пригорюниться. Как для геологов, так и для обогатителей в те годы, летний день был, что и для крестьянина: год кормил. Куда больше, чем для крестьянина: партия и правительство ждали и требовали от искателей стратегически важного для страны минерала реальных результатов.

С рудных дворов рабочие возили галечники в тачках на обогатительные фабрики. Были они все, как на подбор: ладные, с налитыми стальными мышцами, один за другим играючи, в прибежку, под звук железных колес о прогибающийся дощаный настил катили впереди себя тачки, вместимостью по два куба — два центнера — каждая. Какой-то особой породы люди! Потребовалась здесь и Васина сила: он был приметным даже в их ряду!

Спустя годы Алмазная увидела спортивный парад. Атлеты делали гимнастические упражнения. Память играла свои шутки и, люди из прошлого, двигающие впереди себя тачки, предстали сказочными исполинами: тайга им была по щиколотку, и головой они цепляли небеса, затмевая солнце, так что разбивались лучи его, образуя свечение, ангельские нимбы. И шли великаны с улыбками на суровых лицах, с крупными каплями скатывающегося пота по щекам, испещренным ранними морщинами. Шествовали по крохотной земле, словно плыли. Такой привиделся парад!

Груды галечника на маленьких обогатительных фабриках перемалывались в истирателях, отсеивалсь в ситах-грохотах, взбивались в отсадочных машинах. Легкая, большая часть песков — «пульпа» — уходила в отходы — в «хвосты». А «концентрат», полученный из тяжелых минералов, просматривался на рентгеновских установках. Ох, как Агане нравилось смотреть в волшебное оконце рентгеновского аппарата: вдруг раз, и вспыхнет, ударит лучом зернышко! «В мире минералов самым ценным…»

И алмазные отсветы эти со временем стали для нее небесными всполохами, воссиявшей далью былого.