Как она может быть такой дерзкой? Но если Джон Донн, будучи священником, мог заниматься любовью со своей возлюбленной, она тоже имеет на это право.

– Так нельзя! У меня никогда не было женщин, – запротестовал Дитер, но она поцелуями заставила его замолчать.

– И я никогда раньше не делала этого, но у нас так мало времени, и кто знает, когда мы встретимся снова! – прошептала Мадди, прижимая его руку к своему бедру. – Что дурного в том, чтобы насладиться друг другом?

– Не знаю, – простонал Дитер, а Мадди по-прежнему продолжала его гладить.

– Вот так?

Он снова застонал, когда она просунула его руки между своими бедрами и стала извиваться, пока он не коснулся самого центра ее возбуждения. Они катались по траве, чувствуя, как нарастает напряжение, и ласкали друг друга, пока оба не взорвались от облегчения.

– Нам было хорошо, и правил не переступили, – вздохнул Дитрих.

– О, ты такой пуританин! – рассмеялась Мадди. Он глянул на нее и тоже ухмыльнулся, но тут же стал серьезным.

– Одному из нас следует быть поосторожнее. Мы не должны больше этим заниматься.

Но ничего не вышло. Теперь каждый вечер они уезжали на Монти к водопаду, где укрывались в тени, наслаждаясь звуками падающей воды. Доводили друг друга до оргазма и лежали довольные и усмиренные, словно у них впереди была вечность.

Вспоминая те бурные дни, Мадди представляла только солнечный свет и тени, жадные пальцы и брызгавшую на живот мутную жидкость, и она… лежит… позволяя его семени впитываться в кожу. Никакого риска, никакого позора. Никакого нарушения правил целомудрия, никакого проникновения. Технически она по-прежнему была нетронутой девственницей, но на деле… как может закончиться такая странная невинность? Когда он уедет, она будет ему писать, и они встретятся, как только будут получены визы и разрешения.

В последнюю ночь они льнули друг к другу, едва смея дышать, наблюдая сквозь шумящие листья, как облака то и дело загораживают луну, и прислушиваясь к ночным звукам: ржанию лошади, шуму воды, разбивавшейся о камни.

Они занимались любовью, но по-прежнему не до конца, и каждый раз становилось все труднее противостоять окончательному соединению тел. Дитер, как обычно, в последнюю минуту отстранялся от нее и кончал, не входя в Мадди.

– Как я могу оставить тебя после этого? Лучшее лето моей жизни!

– И моей тоже. Я провожу тебя на вокзал.

– Лучше не надо, Мадди. Я могу заплакать, и все догадаются.

– Плевать, пусть хоть все знают, что мы любовники! – возразила Мадди.

– Тебе придется жить здесь и после моего отъезда. Тебя будут осуждать за то, что меня выбрала.

– Время все изменит, вот увидишь.

– Надеюсь на это, Мадди. Молюсь об этом, Мадлен. Обожаю твое имя. Всегда гордись этим прекрасным именем. Ты пришлешь мне фотографии?

– А ты напишешь и дашь свой адрес. Мой новый адрес в Лидсе у тебя есть.

– Лежит в бумажнике, у сердца.

– Поверить не могу тому, что происходит. Что мы нашли друг друга и так влюбились. Весной я была просто девчонкой, а теперь – женщина, и ты дал мне все это.

– Мы изменились, любимая. Теперь у меня есть чудесные воспоминания, драгоценные воспоминания о любви, которые я унесу с собой в могилу.

Мадди вздрогнула. Стало темно, сыро и холодно. Лето кончилось.

– Не говори так. Скоро мы будем вместе. Обещаю, я приеду к тебе. Но нам пора. Уже поздно.

Они медленно вели лошадь в поводу, и Мадди было плохо оттого, что их мечты так необратимо оборвались.

* * *

Плам тревожилась. Уже темно, а Мадди и Монти все еще не вернулись. Что она делает на улице в такой час? Зачем так долго задерживаться в холмах? Последние несколько недель девочка ходила как во сне. Почти не слушала, что ей говорят, а глаза сверкали, как звезды. Словно она была далеко отсюда. В другом мире, в мире поэзии, романтики и грез. Щеки расцвели на свежем воздухе и солнце. Кожа загорела на солнце. Мадди так изменилась за этот год!

Зачем запрещать девочке отдых перед началом учебы. По правде говоря, Плам расстроилась, узнав, что Мадди не пойдет в университет, но та была непоколебима в своем решении отправиться на курсы секретарей в Лидсе.

– Хочу каждый уик-энд приезжать домой.

– Но Лондон или Оксфорд – это куда более значимо. Лидс такой обыденный, – спорила Плам.

Но Мадди ответила фирменным стальным взглядом возмущенных Белфилдов.

– Теперь мой дом – Йоркшир.

Все! Конец дискуссии.

По крайней мере, она хорошо провела лето и сделала Вере одолжение, взяв Дитера в молодежный клуб. Там его научили метать дротики, и Мадди аккомпанировала ему в фортепьянных дуэтах. Плам видела, как они смеялись и болтали вместе.

– Надеюсь, девочка не натворит из-за него глупостей? – фыркнула Плезанс после такого концерта.

– Конечно, нет. Они еще дети, – отрезала Плам. Она не хотела думать о Мадди как о взрослой еще и потому, что у девочки – трудный возраст. Бедняжка и без того переживает из-за своей фигуры и роста. Зато косички исчезли, и она с радостью схватилась за предложенную помаду. Семнадцать – самый забавный возраст: уже не девочка, но еще и не женщина.