– Не помню, – брюзгливо ответил доктор Пенрит. – Джеймс Чейни умер уже давно; тогда меня волновала не столько Оливия, сколько Розамунда и ее отец. После того случая Эйдриан так и не оправился…

Глаза старика подернулись пеленой; он смотрел в прошлое, о котором не хотел вспоминать.

– Я шел за их гробами, – с грустью продолжал он. – Не потому, что они были моими пациентами. Не ради Эйдриана. А потому, что в их доме я находил то, что после не знал ни под одной крышей, даже своей собственной. В Тревельян-Холле жили весело, радостно… и счастливо. Но самое главное – там жила слава. Брайан Фицхью как-то говорил: по его мнению, все дело в самых камнях Тревельян-Холла. Нужные качества передаются по наследству, вместе с фамилией и землями Тревельянов. Конечно, он нес романтическую чушь. Обычное ирландское низкопоклонство! И все же я прекрасно понимал Брайана. Я испытывал примерно те же чувства с тех пор, как впервые увидел ее. Все дело в Розамунде…

Расчувствовавшись, старик ослабел. Начал медленно клевать носом над своей чашкой, пока не уткнулся подбородком в галстук. Ратлидж осторожно убрал блюдце подальше от искривленных пальцев. Положил на поднос мокрую салфетку и тихо вышел в коридор, который, по сравнению с гостиной, показался ему блаженно-прохлад ным.

Миссис Хокинз взяла у него поднос и, словно извиняясь, сказала:

– Он вот так засыпает каждый день. Иногда невольно думаешь… – Она ненадолго замолчала, а потом заговорила о другом: – Спасибо, что пришли и немножко подбодрили его… Вряд ли вы долго пробудете в Боркуме, но я знаю, отец с удовольствием еще повидается с вами до вашего отъезда.

– А вы хорошо знали Оливию Марлоу? – спросил Ратлидж, глядя в окно. Дождь все не прекращался.

– Всякий раз, как мы встречались, она держалась вполне дружелюбно, но… нет, я не могу сказать, что хорошо знала ее. Да ведь она и выходила нечасто. Я очень удивилась, узнав, что она писала стихи. В конце концов, она была инвалидом, верно? И свободного времени у нее было сколько угодно. Иногда по вечерам к нам заходил Николас – он навещал моего отца. Я всегда думала, что Николас женится на Рейчел. – Миссис Хокинз порозовела. – Другого такого человека, как он, я не встречала. В нем чувствовалось дерзание… и большая сила. – Она нагнулась и вынула из фарфоровой подставки у двери старый зонтик. – Вот, возьмите, если хотите. Иначе вам точно придется вызывать врача – заболеете от сырости. – Миссис Хокинз поспешно продолжала: – Николас пытался оградить Оливию от всего. Наверное, ему казалось, что он способен унять ее боль и прогнать мрак, окружавший ее. Он очень старался ей помочь, очень было заметно – во всяком случае, мне… Когда я узнала, как он умер, я подумала, что он по-прежнему боялся за нее, даже в смерти. Как будто он надеялся и дальше защищать и охранять ее…

Ратлидж зашлепал по лужам, не замечая их, назад, в гостиницу. Ноги промокли, к тому, что ноги почти всегда мокрые, он привык на фронте: не одному Стивену Фицхью из-за постоянной сырости отняли ступню. Постепенно все как-то забывали о сырости, пока не появлялся дурной запах и не начиналась гангрена…

Хэмиш что-то пылко говорил у него в подсознании, но Ратлидж его не слушал. Все его мысли были сосредоточены на Оливии Марлоу.

Раз она знала, где похоронен Ричард, значит, его убила она. И раз так, значит, могилу Ричарда можно найти. Мальчика не украли цыгане, он не утонул в зыбучем песке. Его убили, а тело закопали.

«…в ногах в твою память фиалки растут…»

Оливия имела в виду фиалки в переносном смысле? Или в буквальном?

«Да не важно. А если она просто хотела положить на могилу брата букетик фиалок, анютиных глазок, которые к вечеру совсем завяли бы? Даже увидев их, трудно о чем-то догадаться!»

Значит, ангел, хрупкий ангел. Кто он? Сама Оливия? Может быть, Ричард похоронен в таком месте, до которого без труда добиралась Оливия, несмотря на больную ногу?

Иногда Оливия ездила по округе верхом на пони. Круг поисков расширяется… Он был прав, когда приказал констеблю еще раз обыскать болота.

Ратлидж остановился у галантерейной лавки. В небольшой витрине, выходящей на улицу, были разложены ленты и кружева, а перед ними – разноцветные нитки для вышивания, иголки и носовые платки. Платки напоминали те, что он видел в комнате Оливии. Когда он открыл дверь, порыв ветра и дождь чуть не вырвали ее из его рук.

Вздрогнув, сидевшая за прилавком женщина средних лет вскинула голову. На коленях у нее лежали нитки и неоконченный кружевной воротник.

– Чем я могу вам помочь, сэр? – вежливо спросила она, поспешно вставая.

– Нет-нет, сидите, я такой мокрый, что входить не буду. Мне нужно узнать дорогу, только и всего.

Хозяйка снова села в кресло, при этом ей каким-то чудом удалось не выронить разноцветные катушки. Потом он увидел, что она, как бельгийские монахини, которых он видел во время войны, прикалывает нити к подушечке.

– Куда вам?

– Я ищу человека, который ухаживал за садом в Тревельян-Холле. Его фамилия Уилкинс.