Поначалу, когда Крис только предложил Панчо пойти с нами в экспедицию, тот долго колебался. Мало кто из знатоков джунглей согласился бы пойти туда, куда мы собирались… да еще так надолго. Но у Панчо были и собственные причины для сомнений. Он львиную долю жизни провел в джунглях, и с тем их участком в департаменте Оланчо, где мы планировали начать и закончить свое путешествие, у него были связаны очень тяжелые воспоминания. В этом районе погибло много его друзей и родственников.

Оланчо – это самый большой департамент во всем Гондурасе, почти 40 тысяч квадратных километров неприступных гор и непроходимых джунглей, что превышает площадь соседнего Сальвадора. На протяжении долгих лет именно здесь можно было бесплатно получить землю под фермерское хозяйство, но обосноваться в этом отрезанном от внешнего мира царстве болот и жидкой грязи решались немногие.

Тем не менее некоторые решили осесть в этих местах. «Ради свободы», – сказал Панчо. Он отправился туда с родителями и семью братьями. Они поселились в двухкомнатной хибаре, за две недели построенной из соснового бруса и покрытой пальмовыми листьями. Панчо влюбился в местную женщину и вскоре женился. Позднее выстроил себе отдельный дом, купил несколько коров, распахал землю, посадил кофе, маниоку, кукурузу, другие культуры и стал жить натуральным хозяйством. У них родилось восемь детей, начали подтягиваться и селиться поблизости другие родственники, решившие последовать его примеру. Некоторое время все было прекрасно, но продлилась эта безбедная жизнь недолго. В какой-то момент на огромных грузовиках нагрянули бригады лесорубов и по указке крупных фермеров начали вырубать джунгли, чтобы освободить место для их хозяйств. Ни военные, ни полиция на все это никакого внимания не обращали. Законы действовали весьма избирательно… впрочем, таким же образом они действуют в Гондурасе до сего дня.

Через некоторое время один за другим погибли два брата Панчо. Одного застрелили, когда он ввязался в земельные споры. Мотивы убийства второго так до конца и не прояснились. Панчо дважды переезжал с места на место, стараясь держаться подальше от мстительных соседей и войн деревня на деревню. В процессе переездов он похоронил двух детей, не успев донести их, заболевших, на руках через непролазные джунгли в расположенную за много десятков километров больницу.

Об этом регионе в Гондурасе говорят так: в Оланчо легко попасть, но выбраться оттуда – трудно ( Olancho es ancho para entrar, y angosto para salir).

Панчо о тех днях вспоминал неохотно. Он ограничился словами, что сначала все было хорошо, а потом стало печально. Бросить все и уехать было очень сложно, но в конце концов сделать это все-таки пришлось. Последним его домом в Оланчо была крохотная деревушка под названием Бонанса. Уезжая из нее, он навсегда прощался с мечтой жить на своей, возделанной собственными руками земле, пасти скот, ни от кого не зависеть и самостоятельно обеспечивать себя и своих родных всем необходимым.

Теперь он жил на восточном побережье, далеко от Оланчо. Пусть дом приходилось снимать, пусть он был не очень большой, пусть с совсем маленьким участком земли, но зато вокруг – ни алчных фермеров, ни безумных первопроходцев. Жить там было гораздо безопаснее. «Теперь у меня шестеро детей, – сказал Панчо, – и все уже выросли». Он с улыбкой посмотрел на своего сына Анхеля, который, как и пять его братьев, работал шофером на полноприводном грузовике, перевозя по всему побережью грузы и пассажиров.

За прошедшие годы Панчо несколько раз бывал в Оланчо, но каждый раз старался избегать тех мест, где когда-то жил. Там он не был уже много лет. Но Крис уговорил его пойти с нами, и теперь он возвращался домой.

Пока мы ехали, Крис изложил Панчо программу первой части нашего путешествия: мы едем на джипе напрямую до города Катакамас, а оттуда спускаемся до Рио-Бланко, где Морде некогда разбил свой главный лагерь. Если он добрался до Рио-Бланко по Патуке, то мы собирались подняться до нее по земле, а через Патуку пройти на обратном пути. До Рио-Бланко через страну вела одна-единственная дорога длиной в 360 километров. Но по сути это была не столько дорога, сколько петляющее в высоких безлюдных горах пыльное русло высохшей когда-то речки.