— Тот, что повыше, просто великолепен! — заметил Навайль.

— А мне больше нравится маленький, — объявил Ориоль.

— Что они тут делают? Собачья будка уже сдана.

К счастью, друзья уже добрались до Гонзаго, который, увидев их, вздрогнул.

— Что угодно этим храбрецам? — осведомился он.

Плюмаж отвесил поклон с благородным изяществом, присущим всем его действиям. Галунье поклонился не столь ловко, но тем не менее как человек, потершийся в свете. Плюмаж-младший, обведя взглядом разнаряженную толпу, которая только что хохотала над ними, громко и внятно произнес:

— Мы с этим дворянином, будучи давними знакомцами монсеньора, явились засвидетельствовать вашей светлости свое почтение.

— А! — протянул Гонзаго.

— Если ваша светлость заняты не терпящими отлагательств делами, — еще раз поклонившись, продолжал Плюмаж, — мы придем снова в день и час, который соблаговолит назначить нам ваша светлость.

— Совершенно верно, — пролепетал Галунье, — мы будем иметь честь прийти еще раз.

Последовал третий поклон, после чего оба гордо выпрямились, положив руки на эфесы шпаг.

— Пероль! — позвал Гонзаго.

Явился управляющий, который выпроваживал последних покупщиков.

— Ты узнаешь этих славных молодцов? — спросил Гонзаго. — Проводи их в службы. Пусть их там накормят и напоят. Одень их во все новое, и пусть они ждут моих распоряжений.

— О, монсеньор! — воскликнул Плюмаж.

— Великодушный принц! — проблеял Галунье.

— Ступайте! — приказал Гонзаго.

Они удалились, пятясь, отвешивая бесчисленные поклоны и метя пол облезлыми перьями шляп. Поравнявшись же с насмешниками, Плюмаж надел шляпу набекрень и приподнял концом рапиры обтрепанную полу плаща. Брат Галунье в точности повторил его. С презрительно-высокомерным видом, задрав нос, подбоченясь, испепеляя грозными взглядами насмешников, они прошествовали следом за господином де Перолем через залу в службы, где поразили своей прожорливостью лакеев принца.

Насыщаясь, Плюмаж-младший объявил:

— Ну, все, дорогуша, мы поймали удачу.

— Дай-то Бог! — отвечал с полным ртом как всегда куда более опасливый брат Галунье.

— С каких это пор, кузен, ты пользуешься подобными орудиями? — поинтересовался Шаверни у принца, когда они ушли.

Гонзаго скользнул по нему рассеянным взглядом и ничего не ответил.

Вероятно, принц не расслышал вопроса: господа, окружавшие их, слишком громко говорили, наперебой пели Гонзаго дифирамбы и всячески старались обратить на себя его внимание. Все они были близкие к разорению дворяне, либо уже развращенные финансисты; никто из них пока еще не совершил ничего, что карается законом, и в то же время ни про одного из них нельзя было сказать, что он сохранил чистую, незапятнанную совесть. Все они по разным причинам нуждались в Гонзаго; он был их господином и повелителем, точь-в-точь как древнеримский патриций для толпы своих полуголодных клиентов. К Гонзаго их привязывали честолюбие, корысть, расчет и пороки.

Единственным, кто сохранял некоторую независимость, был молодой маркиз де Шаверни, чересчур сумасбродный, чтобы спекулировать, и слишком беззаботный, чтобы продаться.

Впоследствии читателю станет ясно, что хотел сделать из них Гонзаго, так как, на первый взгляд, он, находившийся в ту пору на вершине богатства, могущества и удачи, не нуждался ни в ком.

— А еще говорят о золотых копях Перу! — заметил толстяк Ориоль, пока принц находился в некотором отдалении. — Да один дворец Гонзаго стоит Перу и всех его копей!

Молодой откупщик был круглый, как шар, краснощекий, пухлый, одышливый. Девицы из Оперы ограничивались тем, что лишь по-дружески, не более, посмеивались над ним, пока он пребывал при деньгах и был расположен одаривать их.

— Ей-богу, здесь-то и есть подлинное Эльдорадо, — согласился тощий и сухой финансист Таранн.

— «Золотой дом», — добавил господин де Монтобер, — а верней, «Бриллиантовый»!

— Та, ферней, приллиантовый, — подтвердил барон фон Батц.

— Иной вельможа целый год мог бы жить на то, что принц Гонзаго проживает за неделю, — подхватил Жиронн.

— А потому, — объявил Ориоль, — принц Гонзаго — король вельмож!

— Гонзаго, кузен мой, — вскричал с комически жалобным видом Шаверни, — смилуйся, пощади нас, а то эти славословия никогда не кончатся!

Принц, казалось, очнулся.

— Господа, — произнес он, не удостоив маленького маркиза ответом, поскольку не любил насмешек, — прошу вас проследовать в мои покои. Эту залу нужно освободить.

Когда все собрались у него в кабинете, он осведомился:

— Господа, вы знаете, почему я вас собрал?

— Мне говорили про какой-то семейный совет, — ответил Навайль.

— Более того, господа, то будет торжественный семейный сбор, если угодно, семейный трибунал, на котором его королевское высочество будет представлен тремя первыми сановниками государства: президентом де Ламуаньоном, маршалом де Виллеруа и вице-президентом д'Аржансоном.

— Черт побери! — ахнул Шаверни. — Уж не идет ли дело о престолонаследовании?

— Маркиз, — холодно обрезал Гонзаго, — мы говорим о серьезных вещах. Увольте нас от своих шуточек.