Что я должна была сделать, Василий? Я должна была уйти. Исчезнуть. Куда? Я любила тебя. Я не могла отойти от тебя ни на шаг. Уйти, чтобы пропасть в тайге, затеряться, сгибнуть от голода, гнуса, мороза? Без ружья, без знанья дороги и окрестностей? Я шептала тебе ночами, когда мы лежали втроем на сгруженном в кучи перегное, близ отпылавшего большого костра, близ красного угольного круга, возбуждавшего подземным животным жаром: давай найдем дорогу в Россию, давай вернемся, давай выберемся к Железному Пути, туда, где бегают по рельсам поезда, впрыгнем в любой товарняк, к коровам, к лошадям, доедем, будем сено жевать, опилки грызть. Вернемся! Не могу больше в китайских лесах! Где мы — в Китае ли, в России?! Неведома граница миров; и где граница родства и чужачества? Что тебе женщина, глядящая на тебя из ночи неотрывно, вот она опять не спит, и ее узкие глаза буравят тебя, прожигают наподобье углей?! А ты откидывал назад руку и натыкался на ее лицо. И вздрагивал. И отнимал руку. И дул на руку, ибо она горела, как от ожога.

И ты шептал мне беззвучно, приставляя рот к моему уху вплоть: Яоцинь — колдунья, она нас заколдовала. Теперь поздно. Лесико, поздно уже. Мы не выберемся.

Ты оборачивался к ней, лежащей справа от тебя, и крик застревал у тебя в горле — на тебя из тьмы глядела маска тигра. И ты крестился; и молился; и отворачивался опять; и слушал сзади себя смех, звенящий и нежный. Обыкновенный женский смех, согретый ночью и желаньем. Но ты не оборачивался больше. Ты брал меня за руку, и я слышала, как дрожит твое тело, коим ты более не владел, хотя еще владел бедной душою своей.

ГОЛОСА:

Я хорошо знала теченье Тапао-цзы вверх и вниз. Там, где Чензагоу впадает в Тапао-цзы, я нашла тигренка и приручила его, и он был мне единственной усладой.

Я охотница. Я знаю тропы. Я знаю, что в дуплистых деревьях в тайге пчелы делают мед. На коре — следы когтей, зубов: медведь рвется к сладкому, пытается мед добыть с большой высоты. Вот так и человек. Ему кричат: невозможно! — а он лезет все равно, пытается достать, добыть, достигнуть, овладеть.

Так делают мужчины, и этот, встреченный мною в тайге в паре с женщиной, делал точно так же. Я видела свое отраженье в ручье, в зеркале синего озера Ханка, и я знала, что я красива. Моя дикая красота пугала мужчину. Он любил свою женщину, я это видела. Но я вырастила из тигренка тигрицу, и я переняла повадки зверей. В каждом человеке есть и человечье, и звериное. Чего больше?! Господин тайги это знает. Зверь знает больше, чем человек. Зверь нюхает одну траву, а различает тысячу запахов. Разве мы сравнимся с ним в изощренности и чутье?!