Уже не плачу, не дрожу,
Не выгибаюсь смертным телом.
Уже огрузло я лежу
На простынях, буранно белых.

Ссутулился оглоблей внук.

Рыдает внучка на коленях.
И синий крест холодных рук —
Уже без перстней и каменьев.

Я век огромный прожила.

Я видела земли остуду.
Я по костям и крикам шла,
Обочь безумия и блуда.

В тюрьме была моя семья.

В пивной, в товарняке, в больнице…
И Сына в небе зрела я,
И Крест летел скитальной птицей.

Но полно. На крестах дорог

Живая жизнь моя распята.
Рука вдоль вытянутых ног —
В стерильном хрустале палаты.

И одеяло — не парча,

А дрань зазенной байки старой,
У изголовья — не свеча,
А швабра наглых санитарок,

И херувимы не летят,

А черны от рыданий лица,
И люди вновь себя хотят
Уверить — смерть им снится, снится…

Старушечья коса висит

С подушки — лошадиной плетью.
И крестик меж грудей горит
Над сирой реберною клетью…

Но что это?!

Летят огни,
И облака искрят снегами,
И звезды мне уже сродни
Над ледяными берегами!

И в шелковье одежд лечу,

И буйством слез, и волосами
Вдали похожа на свечу,
Чье в черноте — опалом — пламя!

Так вот Успенье каково:

Там, на земле, метели воют,
Здесь — злато туч и торжество,
Венец лучей над головою!..

Да кто ж навстречу мне летит?!..

Да чьи глаза слезами блещут?!..
Рука простертая горит,
Подъятые власы трепещут…

А я была плохая мать —

Варить похлебку не умела…
Сынок мой, дай Тебя обнять —
Пронзенное, худое тело…

Мой Сын — Он мир хотел спасти!

Его в морозный день казнили.
Прости же, мир, меня, прости!
Ведь Он — воскрес,
А я — в могиле.

СТРАШНЫЙ СУД. ВИДЕНИЕ МАРИИ