Ему сейчас не до алмазов, Александрина. Ефимку убить хотели… прямо на улице. Обнаглели… Он теперь без кортежа «быков» на улицу не вылезает. Если в машине куда едет — две машины его сзади пасут. У кремлевских боссов таких сторожей нет. У него слегка крыша поехала, я так думаю. Дела застыли… верней, все идет на автопилоте, а он — глядит в иллюминатор и думает: когда, твою мать, разобьемся?!

Они обе расхохотались. Александра докурила сигарету, сунула в ракушку.

И все же подумай, детка. Я и тебе алмазик подкину… хорошенький… крупненький… за деловое сводничество. Мой покойный муж серьезно занимался якутскими алмазами, ты в курсе… и «Архангельскдиамантом»… Там, у Белого моря, геологи крупное месторождение открыли, такие кимберлитовые трубки, что — ой-ой-ой… Ну, мой благоверный въехал в это дело по самую маковку… да неумен оказался, убрали мальчика вовремя. А чтоб не рыпался лишнего.

Она взяла из пальцев Цэцэг сигарету, нагло затянулась, поднесла лицо к ее лицу, хулигански вдунула ей дым в рот. Зеленые глаза сверкали двумя сколами хризопраза.

Нет, нет, — Цэцэг забила, засучила ногами в воздухе, откашливая дым, притворно колотя кулачком Воннегут по голой спине, — это правда, ты действительно была тогда там… ну, на том знаменитом пожаре?.. И тебе удалось спастись из этого ада?.. Невероятно! Говорят, там все к черту рушилось, полыхало, люди задыхались в дыму, как котята, на огне как куры жарились…

И что тебе так дался этот пожар? Ну, горела гостиница и горела. Люди погибали, между прочим. Отличные люди. Им бы всем жить да жить. — Хризопразы глаз глядели сквозь дым равнодушно. — Ты никогда не видела, как люди прыгают вниз, на асфальт, с двадцатого этажа, только чтобы не сгореть? Я — видела.

А что ты делала тогда в гостинице?.. Какого черта…

Воннегут положила ей теплую руку на голую грудь.

Нет. Мне все это приснилось. Выкинь из головы. Я там никогда не была. Я просто созерцала одну обалденную картинку. Во Флоренции, в галерее Уффици. Рафаэль, «Пожар в Боргезе». Страшная картинка, я тебе скажу. Как он огонь написал! Венецианская розовая, стронциановая желтая, яркий краплак… По глазам, подруга, бьет. Ослепляет.

Она быстро согнулась, спина ее выгнулась колесом в кровати. Быстро, мгновенно опустила голову к развилке смуглых, раскинутых ног Цэцэг.

* * *

Вернисаж был в разгаре. Толпа шумела, гудела, то глухо, то звонко жужжала. Раздавались смешки, восклицания, приветствия. Кто-то надсадно, старчески кашлял в платок. Поблескивали стекла очков. Резко, ударами светового хлыста, взблескивали связки ограненных драгоценных камней на шеях, на плечах и запястьях женщин. Женщин на вернисаже было великое множество, они толпились в изобилии, они были наряжены каждая — как царица; степенью наряженности и украшенности жен и любовниц, как встарь, при графах и вельможах, при командармах и генсеках, мерялся успех их мужчин. VIP-персон тоже было предостаточно. Важные люди высшего столичного света глядели на иных, кто рангом пониже, откровенно свысока; невежливо поворачивались спиной к папарацци; нет, кое-кто, напротив, улыбался во весь рот, показывая все вставленные в Голливуде либо в Париже жемчужные зубы, демонстрируя супермодные тряпки, выставляя ножку или выворачивая ручку, для фотографии в престижном журнале, особым образом. Мелькали судорожные белые вспышки фотоаппаратов. Стрекотали видеокамеры. Историческое событие фиксировалось со всех сторон. И женщины, женщины, женщины снова надвигались и рассыпались, как самоцветы, поднимались по мраморным лестницам и обмахивались веерами: ах, до чего жарко у вас, на этом вашем вернисаже!

«Что за чертовщину выставил Судейкин! Да он вконец спятил».

«Художник — барин, вы разве не знали?.. Что его левая пятка захочет…»

«Какие-то страшилки, какие-то бронзовые, медные каракатицы!.. Да разве это дети?.. Это монстры!.. Зачем нам опять глядеть на чудовищ?.. Чудовищ достаточно и в жизни. Вы подайте нам красоту, господа художники, а не помойку!..»

«Гениально. Судейкин, как всегда, гениален. Это шедевры. Через этих уродцев он так показал трагедию времени… оторопь берет… я без слез смотреть не могу… особенно вон на того, скрюченного, без пальцев на руках… если не ошибаюсь, такие дети рождаются у алкоголиков?..»

«Вся страна спилась, закололась наркотой и занюхалась, а мы-то с вами, дорогие мои, отчего ж такие здоровые да красивые?.. Или мы — цвет нации, а Гавриил показал — пепел?..»

«Чтобы оттенить красоту, требуется показать уродство. Горе лучше оттеняет счастье. Мир разделился, раскололся, неужели вы этого не понимаете?..»

«Мир сейчас, после взрывов в Нью-Йорке, после этих самолетов, что врезались в башни Торгового Центра, стал уже другой… Совсем другой…»

Народ жужжал. Народ возмущался и восхищался. Народ обсуждал и осуждал. Народ восторженно закатывал глаза и непонимающе пожимал плечами. Народ толпился вокруг небольшой скульптурной группы, выставленной в центре зала, — семи небольших бронзовых фигурок детей, в натуральную величину.