Ариадна Филипповна устало махнула рукой. Ее высохшее, все еще красивое, гордое лицо с точеным, будто мраморным, профилем покраснело, в неярком свете настольной лампы выявились все мелкие, будто письмена на пергаменте, морщины. Она тяжело, прерывисто, будто после плача, вздохнула.

Не могу. Не могу!..

Что — не можешь?.. Расстаться со всем этим?.. — Он поддел пальцами ворох бумаг. — Сжечь? Хочешь, я сожгу? Человечек так носится всегда со своим прошедшим, забывая, что надо смотреть вперед…

Мне поздно смотреть вперед, Жора. — Голос Ариадны Филипповны дрогнул. — Я сейчас могу смотреть только назад. Скажи, это преступление? Я имею право на свое прошлое?

Она старалась, чтобы голос ее не дрожал. У нее не получилось.

Он крикнул: и голос гулко отдался в углах погруженной в полумрак, богато обставленной огромной спальни:

Не имеешь! Не имеешь! Не имеешь!

Ариадна Филипповна отшатнулась, сверкнула глазами. Он попятился. Эта красивая старуха все же, как и раньше, имела над ним власть.

Меня пугать, Жора, — сказала она неожиданно изменившимся, хриплым, ставшим наглым, подзаборным голосом, — все равно что деньги на ветер пускать. Ты же ведь не привык, дорогой, пускать деньги на ветер? — Ее лицо внезапно по-блатному перекосилось кривой, нагловатой ухмылкой, вставные зубы, блестя, вылезли вперед, светлые, серо-голубые прозрачные глаза в кругах обвислых черепашьих складок старой кожи вонзились в Георгия Марковича, как два копья — навылет. — Ты же так любишь свои денежки… — Она сплюнула, словно между зубов у нее была дыра, замаскированная фиксой. — Фраер…

Он все пятился к двери. Она стояла перед ним в ночной сорочке, кружева мели паркет. Его лицо побелело. Ему показалось — она сейчас схватит, сдернет со стола тяжелую хрустальную вазу и запустит в него с размаху.

Ну, ну… Ада, не дури, успокойся… Я понимаю, Фимка тебя взвинтил… Но ты не должна… Не надо… Слышишь, не надо…

Уйди. Уйди, падла, — отчетливо, сухо проговорила она, подняла руку и закрыла кружевным рукавом изморщенное лицо, не желая видеть и говорить.

Он спешил, бежал, он очень торопился, он быстро захлопнул дверцу «Феррари» и влетел в подъезд, где уже выставил, ничтоже сумняшеся, двух охранников вместо одного, чтобы, в случае чего… — о, он очень спешил, сегодня из Америки прилетал страшно важный человек, он должен был немедленно, сию минуту переговорить с ним и срочно встретиться, а при шофере, в машине, говорить не хотел, зачем ему были лишние уши; встреча была архиважной, он нее зависели его положение в слоеном пироге сложного западного мира, ищущего пути выхода, как из компьютерной игры, из новой реальности, и его деньги в его российских банках. Игра стоила свеч, и он действительно очень спешил. Задыхаясь, кивнув быкам-бодигардам, он, плюнув на лифт, пробежал вверх по лестнице, торопясь к себе, — и тут под его ногами что-то блеснуло. У, противные дамочки, подумал он весело, шастают, роняют драгоценности, ну да, элитный дом, к кому-то в гости приходила дорогая проститутка или наследная княжна, бежала, торопилась, так же, как он сейчас, потеряла… Он наклонился и быстро подхватил с пола вещицу. Черт, черт! Какая прелесть! Какая-нибудь богатая растяпа обронила, теперь вся тонет в слезах… А может, это подарок небес, и его надлежит повесить туда, где висят у его прикольного папаши кучи женских украшений — в его Ювелирную Комнату, у них в доме была и такая?.. Уютная комнатка, между прочим, по стенам — на коврах, на соломках, на черном бархате, на розовом атласе — бабьи бирюльки, браслеты, броши, подвески, ожерелья… Золотые цепочки, громадные бирюзовые, агатовые перстни… Откуда они? Он никогда не задумывался. Ну, увлекается отец ерундой, и пусть увлекается.

Открывая дверь, свой новейшей конструкции финский замок-невидимку, включая свет, сбрасывая сапоги и дубленку, он вертел в руках безделку — золотой браслет. Золотая змея с изумрудными глазами. Золото с ярким красным оттенком, будто из скифского кургана. Недурно… а может, вообще антиквариат?.. А может, музейная вещь, египетская, эпохи Нового Царства… или китайская, эпохи Тан или Цинь?..

Тра-ля-ля-ля, ля-ля… Тан-тан, цинь-цинь…

Он остановился, рассматривая браслет под яркой люстрой, и побелел.

Женщина. Давняя женщина.

Он вытер пот со лба. Положил золотую змею на крышку белого рояля в гостиной. Отошел к книжному шкафу. Прислонился к стеклам стеллажей. Закрыл глаза. Открыл. Золотая змейка на белой крышке рояля глядела веселыми зелеными глазами, изгибалась кокетливо.

Он вспомнил. Женщина. Давняя убитая женщина. Убитая… им?!..

Он сам ей дарил золотую змею.

Он сам ее убил.