И она добилась своего. Он увидел ее. Он заметил ее. Он, с его возвышения, впился глазами в ее лицо, хотя они с Косовым и стояли в отдалении, почти у входа в Бункер.

Учтите, десять дней — это очень мало. И очень много, это как посмотреть. Мы должны будем подготовить оружие. Мы должны будем подготовить все для бегства, для ухода, ибо мне сейчас не нужны глупые герои, жертвующие собой во имя нашей великой идеи. Когда придет последняя битва — жертвуйте своими жизнями! Это наше право! Право и долг Священного Огня! Но сейчас вы должны выполнить абсолютно иную задачу. Вы догадываетесь, какую. Вы — догадались!

Молчание обнимало Фюрера, обступало со всех сторон. Бритоголовое воинство молчало. Молчал Косов, выпрямившись, вытянув шею, как гусь, вцепившись побелевшими пальцами в притолоку. Он старался слушать, что говорит с трибуны его Фюрер — и не слышал. Он глядел на Ангелину.

На Ангелину, глядящую неотрывно — на Фюрера.

Мы через десять дней устраиваем черным, наводнившим нашу чистую и святую Столицу, новую Хрустальную ночь!

Похоже, все, собравшиеся тут, в Бункере, знали, что такое Хрустальная ночь.

Она тоже об этом знала.

Вздрогнула — оттого, что рука Архипа коснулась ее руки. Она отдернула руку, как от скорпиона. И он побелел.

Хрустальная ночь… ведь это же… как Варфоломеевская…

Вы же все этого хотели? — Ее шепот хлестнул его по лицу змеино-холодной болью. — Не трогай меня! Я слушаю твоего Вождя!

Он видел — Хайдер, говоря с трибуны свое воззвание, глядел только на нее. На Ангелину. И он сжимал кулаки. И его ногти вонзались в его ладони. И уж лучше бы сто, тысячу раз туда, на эти больничные пытки, на ЭШТ, к санитарам в лапы, под град идиотских успокоительных уколов, от которых ты пускаешь слюни и плачешь и смеешься вместе, чем глядеть на то, как Фюрер глядит на нее, а она — на него.

«Ингвар, Ингвар, Ингвар, ведь она моя женщина, ведь это моя женщина, ведь я люблю эту женщину, эту стерву, эту сволочь, эту холодную надменную кошку, Хайдер, ведь я всегда был так предан тебе, ведь я во всем слушался тебя, я смотрел тебе в рот, по одному жесту твоей вскинутой руки я готов был идти убивать, идти — умирать, ты же знаешь, я прошу тебя нашим Богом, нашим великим Одином, заклинаю тебя нашим черным Кельтским Крестом — не смотри, только не смотри на нее, она моя, она же моя, слышишь, ты…»

Машины, на которых вы будете уезжать из Москвы, пройдут все кордоны, ибо на них будут сменены номера, а все посты до Смоленска, Тулы, Рязани и Владимира будут захвачены нашими людьми! Оружием вас обеспечат на днях! Я распорядился привести в действие все законсервированные до сих пор наши тайные склады боеприпасов. Вы, каждый из вас, получите достаточно оружия. Особо отличившиеся в наших прежних акциях и выступлениях получат самое лучшее оружие, новейшее! И холодное, и огнестрельное! Все машины со всеми вами, после того, как вы уйдете от погони и отъедете далеко от Москвы, повернут со всех направлений туда, где все мы опять встретимся — на закрытую военную базу севернее Котельнича, что принадлежит нам! Это место встречи… и, надеюсь, праздника первой победы! Мы возвращаем святой арийской земле — ее истинную, исконную чистоту, ее поруганную волю, ее убитую и искалеченную честь! Мужайтесь! Победите жалость в себе! Убейте врага! Очистите нашу святую землю от иноплеменной грязи и нечисти! Хайль!

Хайль!

Лес рук вскинулся кверху в одном порыве. Вверх, косо, пронзая косым лучом руки пугающую полутьму Бункера. Она сама не поняла, как ее рука вскинулась, взлетела, пальцы вытянулись надо лбом, и вся она застыла в древнем обрядовом жесте, как статуя из белой стали. Хайдер с трибуны видел, как ее зубы обнажились в легкой хищной полуулыбке. И его губы тронула такая же торжествующая, победная полуулыбка, как у нее. Ей показалось — она смотрится в зеркало.

Сойти с трибуны. Подойти к этой красивой хищной женщине. Сдавить ее в мгновенных, страшных объятьях.

Архип не помнил себя. Когда все опустили руки, он все еще стоял с воздетой вверх, застывшей рукой. Смотрел прямо в лицо Хайдеру. Ангелина обернулась к нему, нажала на его руку рукой, как если бы она была рукой железного, пластмассового робота, опустила ее вниз.

Не будь дураком. Все на тебя смотрят.

И правда, Зубр и Фарада, Люкс и угрюмый Баскаков, обернувшись, смотрели на него. Люкс, оскалившись, кинул ему:

Эй, где пропадал, Бес? Без тебя тут скучновато было. Ниче, теперь-то уж повеселимся. Через десять дней…

Хайдер, тяжело ступая, сошел с трибуны. Ему выкрикивали из толпы: «Эй, Фюрер, а где собираемся?.. Фюрер, хайль, а где пушки получать будем?.. А машины где нас будут ждать?..» Он поднял руку перед лицом ладонью к ним, к скинхедам.

Все распоряжения получите позднее! Мои люди вам все расскажут! Помните, вы — солдаты! Вы выполняете приказ! И больше ничего! И помните о том, что вы солдаты настоящей, священной войны! Такой войны, которой здесь никогда больше не будет!