Когда он наконец пришел в себя – после года регулярных сеансов психотерапии и нескольких десятков бутылочек с психотропными лекарствами – стал спать только с проститутками. У проституток тоже наверняка есть женихи, но человек обычно о них не знает, а если даже – некоторых он спрашивал – узнает, то это не вгонит его в депрессию. И кроме того, проститутки – даже занудные шведки – не задают лишних раздражающих вопросов. Вскоре он обнаружил, что проститутки во Вьетнаме, Камбодже и Таиланде намного дешевле. А еще они во время тантрического массажа творят совершенные чудеса с помощью рук и губ.

Первую женщину после Берит, которая захотела оказаться с ним в постели и не ожидала за это денег, звали Александра, она была полька. Они познакомились на острове Самуи, расположенном в нескольких десятках километрах от Таиланда. Она жила в маленькой хатке, сделанной из пальмовых листьев, которая стеной к стене соседствовала с абсолютно идентичной маленькой хаткой, где жил он. Вдалеке от запруженных людьми пляжей, напоминающих муравейник. В небольшом садике, который принадлежал Саи и Чаннаронгу, улыбающейся пожилой паре, не ведающей слова «стресс» и никогда не смотревшей на часы.

Перед хатками Чаннаронг собственноручно построил примитивный душ. Над деревянным помостом на высокой палке был подвешен кусок жестяной трубы с распылителем, а на другом конце трубы была приделана металлическая бочка. К палке была прислонена высокая деревянная лестница. Перед мытьем полагалось дунуть в свисток, висевший на длинной веревке под душем. Через несколько минут появлялся Чаннаронг с ведром, забирался по лестнице вверх, наливал в бочку теплую воду и тут же исчезал. Во время купания нужно было тянуть за две цепочки, чтобы потекла вода.

Об этой не совсем обычной процедуре Шимон узнал после первой проведенной там ночи. Он услышал свист. Через несколько минут он вылез из гамака, в котором спал, и подошел к открытому настежь окну. На деревянном помосте перед хаткой, освещенная лучами раннего утреннего солнца, стояла стройная молодая обнаженная женщина и мыла свои длинные волосы. Он торопливо и смущенно отпрянул от окна и продолжал смотреть на нее из глубины комнаты, но она все равно его заметила.

– Я недолго! – крикнула она по-английски, с улыбкой глядя в его сторону.

Так он познакомился с Александрой, которая открыла для него Польшу. Совсем другую, чем та, которую он знал по рассказам своих родителей.

Они делили этот душ три месяца. Она приехала сюда, на пустынный остров Самуи, чтобы забыть о мужчине, который спустя восемь лет их совместной жизни бросил ее и уехал с ее лучшей подругой в Австралию. А Шимон уехал из Стокгольма, где все слишком остро напоминало ему о Берит и о его одиночестве. Вначале, сдерживая сжигающее изнутри любопытство, соблюдая дистанцию и осторожность, стараясь не задеть больные места, они рассказывали друг другу истории, которые обычно рассказывают друг другу чужие люди, случайно поселившиеся рядом во время путешествия.

Но в этом уединенном месте, в тропическом лесу, во владениях Саи и Чаннаронга трудно было не сблизиться. Они читали, лежа в гамаках. Он слышал ее ровное дыхание, когда она засыпала с книжкой в руке. Когда он видел, что ее лицо может обгореть на солнце, он тихо вылезал из гамака, открывал зонтик из пальмовых листьев над ее гамаком и аккуратно, как можно осторожнее, чтобы не дай бог не разбудить, вынимал книгу из ее руки. Иногда она бормотала что-то сквозь сон, иногда отгоняла рукой кошмары и жалобно стонала во сне.

Ели они за общим столом. Саи ставила им миски и мисочки, тарелки и тарелочки, чашки и чашечки. Перед ужином Александра часто вставала из-за стола, пока они не начали есть, и приносила из своего домика свечи. Она молча зажигала их, а потом рассказывала одну из «историй горящей свечи». Обычно беседа касалась каких-нибудь философских вопросов или выбранного ею стихотворения. Он понимал не все, когда она говорила по-польски. Тогда она объясняла ему по-английски. По сути, большую часть истории Польши он узнал и понял, слушая комментарии Александры по поводу польской поэзии. Получалось (и это было совершенно не похоже на то, что рассказывали ему родители), что в Польше все время происходили какие-то восстания, войны, сражения, битвы, наезды, вторжения, погромы, разбои, разруха, нововведения, парады, демонстрации, эмиграция и возвращения… И ничего не менялось – поэты всех поколений писали об одном и том же. Если не считать Лесьмяна, Военчека или Воячека – он точно не запомнил – и Посвятовской, польская поэзия вся представляет собой отчаянный стон о поражениях, падениях и неудачных восстаниях. Поляки до сих пор не поняли, что истинная национальная гордость должна зиждиться на победах, а не на поражениях…