К грубо сколоченному деревянному столу Александра, даже в этой глуши, выходила всегда элегантно одетая. Как и его мать, она подчеркивала своим внешним видом и одеждой важность совместного принятия пищи. В платье без декольте, в блузке, наглухо застегнутой на последнюю пуговку, в мужской – чаще всего голубой, что еще сильнее подчеркивало голубизну ее глаз – рубашке, в причудливо повязанной шелковой косынке, с красной помадой на губах, с тщательным макияжем на глазах, с длинными волосами, стянутыми в пучок и украшенными заколкой со стразами. В течение дня она ходила босая, почти голая, одетая только в прозрачное парео, завязанное на груди, а вечером старательно прятала свое тело. Она становилась загадочной, даже недоступной в какой-то степени. Женщин, которые ходят раздетыми целый день, никто не хочет раздевать вечером – наверно, она знала об этом.

Однажды утром она, как обычно, засвистела около душа, а потом почти сразу вошла в хатку Шимона, обнаженная и мокрая, и спросила, не может ли он помыть ей волосы. Она стояла к нему спиной, пока он втирал шампунь ей в голову. Ягодицами она касалась низа его живота. В какой-то момент обняла его и крепко к нему прижалась. Потом во время прогулки впервые взяла его за руку. Целый день она была странно молчалива, задумчива и необщительна. Ему показалось, что она подавлена и печальна.

После ужина они расположились в своих гамаках. Саи собрала со стола миски и мисочки, задула свечки и, как обычно, улыбаясь, сообщила им по-тайски, а потом на очень плохом английском какую-то буддийскую мудрость в качестве пожелания спокойной ночи. Через несколько минут на половине хозяев погас свет. Шимон и Александра лежали в гамаках, молча глядя в усыпанное звездами небо.

– Будешь курить? – шепнула она, поворачиваясь к нему и подавая ему сигарету.

Он редко курил. Иногда – после кофе, вечером – за рюмкой хорошего коньяка, всегда – под польскую водку. Она же курила очень много. Когда читала – практически без перерыва. Он любил смотреть на ее губы, когда она посасывала сигарету, переворачивая страницы книги. Ее слезящиеся от дыма глаза казались еще больше, становились влажными и блестящими.

Он затянулся. Почувствовал привкус марихуаны, затянулся еще раз. По-настоящему глубоко. До верхушек легких, «прямо до желудка».

– Откуда у тебя? – спросил он тихо, выдыхая дым.

– Разве это важно? Скажем, так – из старых запасов, – ответила она с улыбкой, забирая у него окурок.

Он начал чувствовать действие марихуаны. Сначала блаженство, потом – что-то вроде оцепенения. Он знал это чувство. Первая «затяжка» вызывает расширение кровеносных сосудов, что приводит к резкому понижению кровяного давления. Отсюда и возникает это приятное расслабление, это неожиданное блаженство и нежелание двигаться. После третьей «затяжки» у него случился первый «приход». Вид дырявой скорлупы кокоса при входе в хатку вызвал у него взрыв неудержимого хохота и радости через край. Александра смеялась вместе с ним. До упаду. Скорей всего по совершенно другой причине. Ее истеричное хихиканье только усиливало его идиотский гогот. Наверно, поэтому люди редко курят траву в одиночестве, перед зеркалом, и пьют в одиночестве редко. Просто они любят, когда все вокруг также валяются от смеха.

Позже (он прекрасно помнил это по немногочисленным опытам в Стокгольме) его обуял неожиданный голод. Они оба были после сытного ужина, и все-таки он чувствовал такое сосание под ложечкой, как будто только что закончил долговременную голодовку и не мог дождаться первого куска ароматного хлеба. Канабис каждый раз успешно обманывал его мозг, «заклеивал» синапсы, посылал беспорядочные сигналы, вызывал совершенно неадекватные ситуации реакции. После внезапного приступа голода и такого же внезапного его исчезновения приходит то, чего ждешь с особенным нетерпением: обострение всех чувств. Ты видишь то, чего никогда не увидел бы раньше, слышишь то, чего не услышал бы, смакуешь вкусы, которые были тебе недоступны. И прикосновения… они совсем другие, ты ощущаешь свои и чужие прикосновения совсем по-другому, как никогда раньше. Когда после пятой затяжки наступила эта фаза, Александра выбралась из своего гамака, подошла к нему и начала целовать его в губы, торопливо расстегивая ему рубашку. Потом она стянула платье, распустила волосы, отошла на два шага и, совершенно обнаженная, если не считать платочка на шее, начала ласкать свои груди. Правой рукой. В левой она все еще держала тлеющую сигарету. Пока он вылезал из гамака, она скрылась в дверях его хатки.