0f38d74c480a4cc3f66ad4d0dc7c05fe

— Ючон не узнает, — искушающим шепотом ответил мексиканец, прижимаясь к художнику всем телом. — Мы не станем расстраивать несчастного идиота и калеку… Это будет нашей маленькой грязной тайной…

Джунсу и в самом деле хотел прогнать переводчика, но вместо этого каким-то загадочным образом занимался с ним сексом до трех часов ночи. Он чувствовал себя сорвавшимся после недолгой завязки наркоманом: упрекал себя, ругал, но не мог не наслаждаться своими новыми грехами. И лишь по ночам, когда он все-таки засыпал в объятиях страстного Рамона, его настигали настоящие угрызения совести. Он раз за разом видел залитое слезами лицо Ючона, когда тот, еще в Сеуле, убегал от него после раскрывшейся измены. Просыпаясь, Джунсу звонил «своему мальчику», чтобы убедиться, что с тем все в порядке. Еще примерно полчаса после разговора он твердо верил, что больше не прикоснется к мексиканцу; но Рамон был настойчив, и вскоре водоворот чувственных удовольствий опять затягивал его.

— Кю, расскажи, как там Ючон? — спросил в один прекрасный вечер Джунсу. Он вернулся из больницы, и переводчик «с дополнительными функциями» принимал душ в номере отеля, где они теперь жили вместе. Прошло уже восемь дней с момента приезда в Пачука-де-Сото, но мужчины колебались, ожидая, когда дон Эстебан лично отзовет их обратно в Мехико.

— Ах, Ючон… — Кюхён помолчал. На другом конце линии раздался смех, похожий на ржание бешеного коня. — Все хорошо. Мы смотрим телевизор. Там — веселое кино.

Джунсу передернуло. Он представил себе Ючона, громогласно гогочущего над каким-нибудь «Мистером Бином» и при этом тычущего пальцем в сторону экрана. Не хватало только капающей изо рта слюны; впрочем, воображение художника любезно нанесло и этот последний штрих.

— Вы гуляете? Дышите свежим воздухом? — спросил Джунсу. Хотелось добавить, что Ючона еще надо кормить и купать.

— Мы? Да, гуляем, очень много…

— Слушай, Ючон, — послышался уже голос Чанмина, — переоденься, будь добр, а то у тебя вся одежда заляпана.

— Воняет тебе, что ли?

— Есть такая мелочь.

— И мне воняет, — присоединился Хичоль. — Имей совесть — перед нами в таком виде разгуливать!

Джунсу не хотел, совсем не хотел знать, в чем перепачкался Ючон. Он решил думать, что тот неаккуратно открывал банку, например, с консервированной фасолью и уронил на себя все ее содержимое.

«Кажется, ему с каждым днем все хуже, — печально заключил Джунсу, попрощавшись с Кюхёном. Из ванной вышел Рамон — разгоряченный, голый, с влажными волосами и кожей — но расстроенный Джунсу даже не сразу обратил на него внимание. — Неужели ему никак нельзя помочь, и через несколько месяцев он превратится в клинического дурачка, такого, каким стал отец Рамона?!»

Через два дня дон Эстебан попросил Джунсу возвращаться. Всю обратную дорогу художник смотрел в окно, кусал губы и проклинал свою безответственность.

Таким образом, Джунсу десять дней изменял Ючону (или не изменял, если учитывать, что отношения с майором носили фиктивный характер, а его бывший любовник скончался с почти стопроцентной вероятностью). В это время Джеджун свято хранил верность своему вампиру, не имея не только желания искать приключения на стороне, но и соответствующей возможности. Во-первых, в качестве переводчика к нему приставили женщину. Она, конечно, попробовала строить глазки, но потерпела неудачу: Джеджун лесбиянкой себя не считал. Во-вторых, «недавняя» смерть предыдущего бухгалтера состоялась около года назад, и с тех пор делами фирмы занимались от случая к случаю и совершенно небрежно, в результате чего образовалась гора требующей пристального внимания работы. Джеджун просидел в офисе до девяти часов вечера, когда все-таки согласился, чтобы за ним прислали машину.

— Ну что же это такое, кто так работает! — засмеялся дон Эстебан, который распорядился, чтобы нового главного бухгалтера привезли к нему. Он расположился в своей просторной гостиной и курил кубинскую сигару, которую предложил также гостю. Тот, естественно, отказался. — Рабочий день — до шести, а ты готов задерживаться до полуночи?

— Корейский менталитет, — пояснил Джеджун. Ему сложно было общаться с наркобароном, потому что по-английски тот говорил с убийственным испанским акцентом, но он старался разбирать все слова — в конце концов, его корейское произношение тоже наверняка затрудняло понимание.

— Вы готовы работать сколько угодно, если вам доплачивать? — спросил дон Эстебан.

— Мы готовы работать, пока не справимся со своими обязанностями, — поправил его Джеджун.

В комнату вошла Сильвия, уже в ночной сорочке с изображенными на ней зайчатами. Она, видно, хотела пожелать отцу спокойной ночи, но, увидев Джеджуна, взбодрилась, обрадовалась и побежала к нему.

— Это же тетя с клумбой!

— Она самая, — согласился Джеджун и помог девочке занять свободное пространство рядом с собой на небольшом диване.