1:35 ночи

Опустив голову, Стэнли увидел, что его левая нога уже распухла так же, как и правая, и штаны уже настолько растянулись, что угрожали вот-вот разорваться. Всё казалось слишком тесным. Распухшие руки, распухшие ноги. Даже грудь что-то стискивало. Вот так ощущается сердечный приступ, да? Это ведь может быть сердечный приступ? С утра он позвонит Мелиссе и скажет, чтобы записала его к своему врачу. Никаких больше полумер с медсёстрами и антибиотиками. Это уже серьёзно, и сейчас доктора уже меньше его пугали, чем болезнь.

Эмбер. Он всё думал об Эмбер. Когда она сказала, что уходит от него, он просто стоял и таращился на неё, слишком шокированный, чтобы хоть что-нибудь ответить. Он столько всего мог ей сказать, столько всего должен был сказать. Что, если он уже не сможет ей ничего сказать?

Дрожащими, потными руками он вытащил из ящика стола ручку и листок бумаги. Подключив какой-то экстренный запас энергии, хранившийся в глубине души, он вывел на бумаге:

Дорогая Эмбер!

Рука немела, ладонь дрожала, так что слова выглядели так, словно их вывел какой-нибудь неумелый второклассник. Но это не могло его остановить. Он продолжил писать.

Помнишь, как мы познакомились в продуктовом магазине? Я принёс покупки на твою кассу. Ты пробила чек, а я всё это время смотрел на тебя. Я очень боялся пригласить тебя на свидание, но всё приходил и приходил в магазин и покупал то, что мне было вообще не нужно, лишь бы увидеть тебя. Наконец ты спросила: «Я что, тебе нравлюсь, или что?» По-моему, я покраснел, но ответил «да», и тогда ты спросила: «Почему тогда не пригласишь на свидание?» Когда я пригласил тебя и ты сказала «да», это был самый счастливый день в моей жизни. Эмбер, я знаю, я не всегда был лучшим или интересным парнем, но я хочу, чтобы ты знала: я по-настоящему тебя любил и до сих пор люблю. Я сейчас сильно болею, и если ты это читаешь, то, скорее всего, со мной случилось что-то очень плохое. Пожалуйста, не печалься из-за меня. Я просто хочу извиниться за то, что не сделал тебя счастливее и не дал тебе того, в чём ты нуждалась, но не потому, что не любил тебя. Я тебя люблю, очень сильно. Я желаю тебе много счастья в твоей жизни – столько же, сколько ты подарила мне, когда мы были вместе.

С вечной любовью,

Стэнли.

Ну вот и всё. Он не поэт, да и почерк у него просто ужасный, но он сказал всё, что хотел сказать. Дрожа от усталости, он сложил письмо и убрал его в карман для сохранности. Когда он откинулся в кресле и закрыл глаза, то не задремал, как обычно. Он просто вырубился, словно кто-то подошёл сзади и огрел его по затылку бейсбольной битой.

Когда сознание вернулось к Стэнли, он дрожал и истекал потом. А ещё ему было очень тесно. Тесно – единственное подходящее слово для описания его состояния; тело словно растянули во все стороны, насколько могли. Штаны сидели на ногах в обтяжку, а сейчас уже и рубашка, которая была просторной, когда он надел её несколько часов назад, тоже плотно обтягивала все его контуры и изгибы. Но тесной была не только одежда. Ему было тесно в собственной коже; казалось, словно она вот-вот лопнет, как кожура переспелого фрукта.

На столе лежала кукла-балерина. Играть ему совершенно не хотелось. Стэнли не взял её в руки. Даже не прикоснулся к ней.

– Мне нравится быть рядом с тобой, – сказала она.

– Ну да, конечно, – пробормотал он, но потом подумал: «Стоп». Он закрыл лицо руками и попытался хоть сколько-нибудь собраться с мыслями. «Кукла разве говорит не только тогда, когда её наклоняешь? Раньше она говорила, только когда я её наклонял. Может быть, я на самом деле этого не слышу. Может быть, мне уже так плохо, что начались галлюцинации?»

– Возьми меня к себе домой, – сказала кукла.