1/365

Бывают такие люди, которым не надо ничего делать для того, чтобы нравится окружающим. Они просто, как-то ненавязчиво и без особых усилий для себя, покоряют всех и располагают к себе. Понятное дело, у кого-то и они могут изначально вызывать неприязнь, но это ненадолго. Это такая порода людей, – смотришь на них и не налюбуешься, слушаешь их и не наслушаешься. И кажется, что в их жизни всё так прекрасно и удивительно удачливо, что только они, избранные, заслуживают такой счастливой доли. Бывают такие люди… Останутся ли они такими на всю жизнь? «Жизнь – она не родители. Выживают те, кто твёрдо на ногах стоит, а не как ты, в облаках витают… Ну, да, ничего, время идёт… люди меняются… И главный вопрос в том, что выберет сам человек, в какую сторону захочет измениться, что сохранит в себе, приумножит, а от чего избавится».

Благими намерениями

«Никто не в силах избежать долины слёз,

но боль будет меньше,

если мы перестанем считать себя

главным героем собственной драмы»

Леонард Коэн

Она вкатила инвалидную коляску с сыном во двор. Остановила её у крыльца. Отработанными, чёткими движениями вытащила сына из кресла. Умудрилась каким-то образом расположить его у себя на руках и вошла в здание.

Их ждали.

Эти люди испытывали смущение и неловкость, глядя на них, но понимали, что ничем не могут им помочь. Особенно ей, – матери.

Нет, конечно, они, увидев, как она вкатывает коляску во двор, сразу выбежали на улицу, засуетились вокруг них, предложили внести кресло в здание, но она наотрез отказалась от их помощи. Зачем ей это?

Она чувствовала свою власть над ними, этими растерянными людьми, и испытывала гордость. Гордость от того, что привыкла бороться со всеми всегда и везде, доказывать, что сама, единолично, со всеми жизненными трудностями справлялась, справляется и будет справляться.

Сама!

Полненькая, приятная женщина с укором и вызовом в глазах. Очень невысокого роста. Сыну – 9 лет. У него – ДЦП. Форма ДЦП не сложная: интеллект сохранен; речевой аппарат развит достаточно; основное повреждение пришлось на верхнюю часть верхней и нижней конечностей левой стороны тела (гипертонус). Удивительным и радостным было то, что обе стопы были прямые, и он очень твёрдо и уверенно мог стоять на них.

Но…

Она не выпускала его с рук. Было чувство, что на физическом уровне мать уже не умела ходить одна, без него, своего сына. А сын был довольно рослый, с её рост. Как бы она не крепилась и не делала вид, что ей удобно, – неудобство испытывал сам мальчик.

Его ноги неловко свисали и постоянно ударялись о её колени, при каждом её шаге – руки соскальзывали с шеи матери. Она не справлялась с его весом. Её невысокий рост не позволял удобно расположить его у себя на руках. Так неуклюже и неловко они передвигались. От помощи, предложенной в очередной раз этими людьми (с её точки зрения ничего не испытавшими в жизни), она, конечно, как всегда отказалась. С чего ей менять свои привычки?

Сын иногда делал попытки попросить разрешения пойти самому, на что она ставила его на пол, и, не обращая внимания, что он с удовольствием и вполне даже очень ничего себе как делает уверенные довольно-таки шаги, через пару-тройку шагов хватала его на руки, приговаривая: «Хватит тебе, а то больно будет. Ножки вот как заболят, так узнаешь тогда, что делать будем?»

Дома он ползал. Попытки передвигаться на ногах, опиравшись на предметы мебели, использовать стул, в качестве опоры, также всегда пресекались. Озвучивание было всегда одним и тем же, с той разницей, что его не брали на руки, как на людях, а утверждая: «Забыл, что не можешь ходить? Хочешь, чтобы ножки заболели? Чем плохо тебе ползать? Смотри, как хорошо получается! И не больно!»

Она ограничила его во всём и в буквальном смысле привязала к себе.

У него не было своих привычек, своего мнения, права выбора.

А он часто мечтал, как он побежит с мальчишками во дворе наперегонки и обязательно прибежит первым.

Но мама не разрешала вставать на ноги, переживая, что ему будет больно, а он не знал, как можно научиться ходить и бегать, не встав на ноги.

Здесь, в этом здании, все были добрые и весёлые.

Никто не показывал на них пальцем, и особо пристально не таращился.