1.Неделя Триоди Великопостной.

Страшная сцена народного смятения, в котором седовласые первосвященники и высокоученые книжники, забыв свое достоинство и великую важность, соперничали с уличной чернью в яростных криках: «распни, распни Его!», закончилась. Двоедушный и бессердечный Пилат, для которого его служебно-государственная карьера была дороже правды всего мира, решил пожертвовать Христом в своекорыстную угоду тому страшному властелину, один намек на недовольство которого рисовал перед ним все ужасы закона об оскорблении величества, и с высоты своего трибунала со спокойной римской важностью произнес последний приговор и дал последний для его исполнения приказ: i, milеs, ехреdi сruсеm.

Этот простой приказ слышали тысячи присутствующих людей, и его несомненно слышал и Иуда Искариот. Цель его была, таким образом, достигнута; предприятие окончательно увенчалось успехом, и полученные сребренники теперь составляли уже его неотъемлемую собственность. Но, увы — этот успех не обрадовал его. Последний приказ Пилата прозвучал для него как грозный приговор над ним самим, и он менее ужаснулся бы, если бы вместо этих спокойных слов прокуратора он услышал под собой треск земли, разверзшейся поглотить его.

В полной власти сил злобы он находился лишь до момента совершения самого предательства в Гефсиманском саду. Уже тогда спокойное слово Христа: «друг, зачем ты пришел? Целованием ли предаешь Сына человеческого?»— пронзило его сердце острием внезапного нравственного пробуждения и озарило светом грозного самообличения, и он в ужасе бежал с места своего сатанинского злодейства. Ослепляющий дух алчности мог и после этого поддерживать в нем бодрость самоизмышленными уверениями, что все совершится к его — Иудину благополучию, но рана самообличения уже начала зиять в его сердце, голос лучшей стороны его внутреннего существа начал раздаваться все сильнее и сильнее — до степени нравственно-невыносимого и грозного набата, и искра добра стала все более разгораться в всепожирающее пламя нестерпимой душевной муки. Иуда несомненно присутствовал при всех перепитиях суда и поруганий над Христом; он слышал и ругательства черни над Страдальцем, и взвизги бичей, и отзвуки заушений, и безумные, исступленные вопли: «распни, распни Его!» Но можно быть уверенным, что сам он далек был от всякого участия в этих зверских неистовствах, и напротив, каждый взвизг бича как бы раздавался над его собственной спиной, каждое заушение болезненно отзывалось на его собственных, мертвенно-бледных щеках, и вопли: «распни, распни Его», как бы относились не к кому другому, как к нему самому — Иуде Искариоту.

И — о, если бы действительно все это совершалось над ним — злополучным Иудой, a не над тем вон Страдальцем, кроткого взгляда Которого он теперь страшился более, чем сатана может страшиться грозной молнии небесной! И по его душе яркой чередой пронеслись воспоминания последних трех с половиной лет его жизни. От природы с затаенным семенем зла, он был одним из тех людей, которые в условиях своего скромного существования с затаенным ропотом сносят свою незавидную долю и готовы воспользоваться первым случаем, чтобы сбросить с себя иго бедности и низкого положения, чтобы разбогатеть и возвыситься — хотя бы для этого пришлось совершить ужасающее преступление. Случай свел его с великим Учителем. Не Он ли Мессия? — проскользнула в Иуде тайная мысль. Не Он ли тот ожидаемый Царь — Мессия, Который, по народному верованию, должен был явиться по исполнении времен, Который выведет иудеев из жалкого подчиненного положения язычникам, покорит для них весь мир, соберет для их обогащения все земные сокровища, оденет самого последнего иудея в багряницу, унизанную жемчугами и драгоценными камнями, и будет кормить их изысканными яствами, какие только может доставлять природа земная? Если так, то вступление в избранное общество такого Учителя есть очевидно дело крайне выгодное и многообещающее, и Иуда, вступая в число последователей Христа, по самому существу своей натуры, на первом плане имел именно земные выгоды.

Христос, конечно, провидел его низкую, злобную, своекорыстную натуру; но принятие его в общество апостолов было одним из тех опытов божественного милосердия, которые часто делаются с целью привести зло в соприкосновение с самым источником добра и дать свободной воле человека возможность при помощи этого добра победить гнездящееся в нем зло. Но злая воля Иуды не поддалась обаянию и самого источника добра. Иуда мечтал о власти, богатстве и наслаждении, a новый Учитель проповедывал о смирении, бедности и страданиях. Он не мог не чувствовать бесконечной святости и благости своего божественного Учителя, но проповедь Его казалась ему не соответствующей величию Мессии. Если вся задача Мессии будет именно такой, какой она являлась из проповеди Пророка назаретского, то Иуда очевидно ошибся в расчете; его мечты о земных благах разлетались в прах; он даже терял и то, что давала ему прежняя скромная доля, и взамен получал лишь залог неизбежных гонений, презрения и всяких бедствий.