10 гениев, изменивших мир

В 1926-м после длительного периода ухаживания Винер вступил в брак с Маргаритой Энгеман, американкой немецкого происхождения. В семье родились две дочери – Пегги (уменьшительное от Маргарет; дочь назвали в честь матери) и Барбара. Надо отдать должное Маргарет – она была надежным другом, сиделкой и хозяйкой в доме у своего непростого в совместной жизни мужа. Они почти не расставались, даже во время многочисленных и продолжительных поездок в Европу и Китай. Общение в семье происходило на странной смеси английского и немецкого языков, причем ее глава часто употреблял «детские» окончания, а свою жену уважительно называл полным именем Маргарита (Marguerita) – совсем не по-английски. Свидетелей тому нет, это было нечто внутреннее, защищенное от внешних взглядов, почти интимное, но сохранились письма.

Отношения в семье хорошо иллюстрирует такой, например, забавный случай. Когда Винеры переехали на новую квартиру, жена положила мужу в бумажник листок, на котором записала их новый адрес, иначе он мог бы не найти дорогу домой. Тем не менее, в первый же день, когда ему на работе пришла в голову очередная идея, он полез в бумажник, достал оттуда листок с адресом, написал на его обороте несколько формул, понял, что идея неверна, и выкинул листок.

Вечером, как ни в чем не бывало, Винер поехал по своему прежнему адресу. Когда обнаружилось, что в старом доме уже никто не живет, он в полной растерянности вышел на улицу. Внезапно его осенило. Он подошел к стоявшей неподалеку девочке и сказал: «Извините, возможно, вы помните меня… Я – профессор Винер, и моя семья недавно переехала отсюда. Вы не могли бы сказать, куда именно?» Девочка выслушала его очень внимательно и ответила: «Да, папа, мама так и думала, что ты это забудешь!» Правда, сама дочь Винера через много лет на вопрос, насколько эта история соответствует истине, ответила: «Да, все примерно так и было, за исключением того, что папа прекрасно знал в лицо своих детей».

Винер очень любил «своих девочек», но не хотел, чтобы они повторили его судьбу «ребенка-вундеркинда», а тем более – чтобы они всю жизнь несли клеймо «дочерей Норберта Винера». О своих детях он писал так: «Мы не избежали обычных трений между родителями и детьми; мое научное положение, например, вызывало у них обеих некоторое чувство обиды. Пегги частенько говорила: «Мне надоело быть дочерью Норберта Винера. Я хочу быть просто Пегги Винер». Я не пытался перекраивать дочерей на свой лад, но уже сам факт моего существования неизбежно оказывал на них определенное давление, и с этим я ничего не мог поделать.

Я гордился ими, но не стремился сделать из них вундеркиндов. Особенное чувство удовлетворения я испытал однажды, когда Барбара, прочтя в учебнике какие-то рассуждения о латиноамериканцах, сказала: «Знаешь, папа, автор этой книги, кажется, относится к латиноамериканцам очень покровительственно. У них это, наверное, вызывает ненависть?» – «Черт возьми, – ответил я, – а ты здорово проницательна».

Приблизительно в это время в Бостоне организовали серию радиопередач по образцу «Спрашивают дети». Барбара приняла в них участие. Я не совсем уверен, что проявил мудрость, дав ей разрешение. Но она справлялась вполне хорошо и даже в какой-то степени овладела искусством выступать перед аудиторией. Я поинтересовался дальнейшей судьбой детей, участвовавших в этих передачах; насколько я мог выяснить, с ними все обстояло благополучно, и никому из них этот эпизод не принес никакого вреда.

Таким образом, нам, как и каждой семье, приходилось рассматривать какие-то проблемы и принимать какие-то решения. Я не уверен в правильности принципов, которыми я руководствовался, и не стыжусь ошибок, которые мне, наверное, приходилось совершать. У каждого из нас только одна жизнь, и она слишком коротка, чтобы в совершенстве овладеть искусством воспитания детей».

1920–1925 годы Норберт Винер считал периодом своего становления в математике. Он обнаруживает стремление решать сложные физические и технические задачи методами современной абстрактной математики, занимается теорией броуновского движения, пробует свои силы в теории потенциала, разрабатывает обобщенный гармонический анализ для нужд теории связи. Академическая карьера его движется медленно, но верно.

В математике ученый решительно выступал против разделения ее на чистую и прикладную. Наука для него – как и для Гильберта – едина и связана органически с естествознанием, «ведь высшее назначение математики как раз и состоит в том, чтобы находить скрытый порядок в хаосе, который нас окружает». Он широко применял к практическим задачам мощные абстрактные методы, но в то же время призывал учиться математике у самой природы, которая «может и должна служить не только источником задач, решаемых в моих исследованиях, но и подсказывать аппарат, пригодный для их решения».