10 гениев литературы

В контексте таких настроений делается объяснимой и беспримерная мрачность некоторых стихов Пушкина одесского периода («Свободы сеятель пустынный…», «Демон», «Недвижный страж дремал на царственном пороге…», «Зачем ты послан был и кто тебя послал?» и др.).

Жизнь в Одессе ознаменовалась для Пушкина несколькими страстными влюбленностями (и многими мелкими интрижками). По свидетельству М. Н. Волконской, «как поэт, он считал своим долгом быть влюбленным во всех хорошеньких женщин и молодых девушек, с которыми он встречался. … В сущности, он обожал только свою музу, но поэтизировал все, что видел». Тем резче бросается в глаза подлинная страстность трех его глубоких увлечений в Одессе.

Первой в этом ряду стоит Амалия Ризнич – жена местного негоцианта, с которой Пушкин познакомился в июле 1823 года. Именно о ней идет речь в «Отрывках из путешествия Онегина»:

А ложа, где красой блистая,
Негоциантка молодая,
Самолюбива и томна,
Толпой рабов окружена?
Она и внемлет и не внемлет
И каватине, и мольбам,
И шутке с лестью пополам…
А муж – в углу за нею дремлет.

Другая – Каролина-Розалия-Текла Адамовна Собаньская, красавица полька, сестра жены Бальзака, воспетая безумно влюбленным в нее Мицкевичем и Пушкиным, который был ей обязан «опьянением любви, самой конвульсивной и самой мучительной». Она была любовницей и агентом начальника Южных военных поселений генерала Витта. Собаньская собирала для него данные о Мицкевиче и Пушкине, а позже оказывала шпионские услуги Бенкендорфу. Высланная после польского восстания 1830 года из России, она жаловалась на неблагодарность русского правительства.

Однако весной 1824 года обе эти любови были вытеснены чувством к Елизавете Воронцовой, жене графа Воронцова, под началом которого поэт состоял на службе. Ко времени описываемых событий граф Воронцов – когда-то либерал – успел прославиться своим честолюбием, беспринципностью и выходящей за рамки приличий угодливостью к императору и вышестоящему начальству. Воронцов был высокомерен по отношению к подчиненным и всем, кто был ниже него по положению. Когда Пушкин поступил в его распоряжение, граф принял в отношениях с ним свой обычный тон, подчеркивавший любезность начальника и непреодолимость дистанции между ним и подчиненными.

Поэзия была для Воронцова вздором. Ф. Вигель {48} привел в своих «Записках» разговор с ним: «Раз сказал он мне: «Вы, кажется, любите Пушкина; не можете ли вы склонить его заняться чем-нибудь путным под вашим руководством?» – «Помилуйте, такие люди умеют быть только что великими поэтами», – отвечал я. «Так на что же они годятся?» – сказал он». Воронцов упорно отказывался видеть в Пушкине кого-либо, кроме мелкого канцелярского чиновника и считал своим долгом следить за опальным поэтом и доносить о его поступках вышестоящему начальству.

Пушкин в ответ писал злые эпиграммы на Воронцова, оскорблял его в письмах к друзьям (в июле 1824 года Пушкин писал: «Воронцов – вандал, придворный хам и мелкий эгоист. Он видел во мне коллежского секретаря, а я, признаюсь, думаю о себе что-то другое»). Сложные отношения вылились в конфликт, подогреваемый влюбленностью Пушкина и ревностью Воронцова. Формальным поводом стало неисполнение Пушкиным предписаний начальства.

Неурожай, засуха и саранча, поразившие Новороссийский край в 1823–1824 годах, заставили графа Воронцова возглавить борьбу с бедствием, и в числе чиновников, командированных «на саранчу», оказался Пушкин. Возможно, граф имел самые добрые намерения (генерал И. П. Липранди писал, что командировка якобы нужна была, чтобы «…иметь повод сделать о нем [Пушкине] представление к какой-либо награде»), но поэт, смотревший на свою службу как на простую формальность, на жалованье – как на «паек ссыльного», увидел в распоряжении графа желание его унизить. Он говорил друзьям о «кознях графа Воронцова из ревности; думал даже, что тут могли действовать некоторые смелые его бумаги по службе, эпиграммы на управление и неосторожные частые разговоры о религии» (И. Пущин). Или: «В этом предложении он [Пушкин] увидел злейшую иронию, принижение честолюбивого дворянства и вероятно паче всего одурачение Ловеласа, подготовившего свое торжество» (П. Вяземский).

Предписание, полученное Пушкиным от Воронцова, было таково: