10 лет на Востоке, или Записки русской в Афганистане

По моим примерным оценкам, мне предстояло провести в Иране от трех до пяти лет. Три года при лучшем раскладе и пять при худшем. Внешне все выглядело вроде бы благополучно, ведь я жила в трехэтажном особняке, арендованным зятем мужа в центре Мешхеда, у нас были слуги и повара. Но за каждым моим шагом следили афганцы, а иранские спецслужбы следили в свою очередь за самими афганцами, и эта круговерть слежек изматывала несказанно. Вечерами я ходила вдоль стен большого двора, выложенного мелкой изразцовой плиткой, и смотрела в небо на пролетающие над головой самолеты, мечтая, что когда-нибудь и я сяду на самолет и улечу отсюда.

Я вспоминала, как когда-то в институте, нам рассказывали о пользе полного погружения в языковую среду изучаемой страны. В теории это выглядело довольно привлекательно, но на практике было довольно страшно. Все вокруг говорили на фарси и дари, включая собственного ребенка. Муж практически не появлялся в стране, курсируя где-то между Узбекистаном и Афганистаном. Родственники, с которыми я жила, являли собой весьма специфическую среду семьи полевого командира, где в качестве единственного развлечения я могла вдоволь наслушаться рассказов о буднях партизанской войны и методах допроса пленных, от которых волосы вставали дыбом. И в таком окружении мне предстояло жить неопределенное количество лет.

Сначала меня охватила паника, которая длилась некоторое время. Потом я поняла, что паника – дело бесполезное, надо создавать себе систему выживания в данной ситуации. Для этого я купила себе толстую тетрадь и разделила чистый лист на две части. Слева я написала все то, что меня пугает, благо по-русски читать никто не мог:

«Я одна с ребенком в чужой стране в семье опасного человека на годы; скоро я разучусь говорить на родном языке; вокруг постоянная двойная слежка; я живу во втором после Кума иранском религиозном шиитском центре, да еще в семье полевого афганского командира».

Написав это, я перестала писать, так как мне вообще стало дурно. Я перешла на сторону, где должна была изобразить положительные моменты ситуации. Положительное никак не приходило в голову, и я решила выйти погулять, как я это называла, «по периметру», так как высокие кирпичные стены вокруг дома очень напоминали тюремные. Побродив вдоль стен, я поборола очередной приступ паники и вернулась к своей таблице. Итак, что я имею из преимуществ:

«Я не обременена бытовыми и денежными проблемами; ребенок учится в иранской школе; даже если мне удастся когда-нибудь уйти из этой семьи, пара восточных диалектов мне не помешает; по поводу слежки, веди себя естественно и натурально, тогда ни те ни другие не будут на тебе концентрироваться; когда не можешь больше слушать женские бредни или военные байки, старайся под разными предлогами уклоняться от присутствия, если же это невозможно, то сиди, но не слушай; сделай себе максимально занятый распорядок дня, чтобы каждый день выходить из дома; представь себе, что ты приехала на языковые курсы фарси в страну изучения».

После этого я нарисовала в тетради табличку с числами текущего месяца, назвав ее «Система преодоления одного дня», где поставила себе за ежедневную цель – преодоление одного текущего дня. Дожив до вечера, я ставила себе плюс, что цель достигнута и вычеркивала крестиком прошедший день.

Помимо этих психологических проблем настоящим вызовом для меня стало ежедневное общение с иранцами. К моему удивлению, иранцы оказались абсолютно не похожими на афганцев. Можно сказать, эти две национальности были полной противоположностью друг другу, несмотря на казалось бы общую языковую принадлежность, хотя и язык друг друга они понимали довольно плохо, в особенности мой убойный хазарейский диалект.

Я привыкла к общению с афганцами, которые в основной своей массе были довольно открытыми и искренними в суждениях, в то время как иранцы, похоже, даже не представляли себе, что такое возможно даже чисто теоретически. Более того, открытое выражение своих мыслей считалось у иранцев признаком придурковатости, и они смотрели на такого человека с недоумением и сочувствием.

Если на афганца можно было довольно легко воздействовать и выводить в нужное тебе русло, то с иранцами этот фокус не проходил никогда, и опять я натыкалась на недоуменный взгляд, удачно списывавший все мои неуместные попытки на то, что приехала то ли русская, то ли афганка и похоже совсем ничего не соображает, что в принципе соответствовало действительности.

Я в замешательстве начинала осознавать, что 90% моих афганских наработок, потом и кровью полученных в Афганистане, терпят полный крах в новой для меня иранской среде и что придется заново нащупывать пути подхода, так как контактировать с иранцами приходилось везде – и по бытовым, и миграционным вопросам, и по учебному процессу, и в разного рода передвижениях по стране, в конце концов это была их страна, и надо было как-то находить с ними общий язык.