10 лет на Востоке, или Записки русской в Афганистане

В последний день нас хотели повезти к монументу памяти жертвам ашхабадского землетрясения 1948 года. И когда мне сказали, что там будет памятник в виде быка, у которого на рогах земной шар, а на этом земном шаре будет мать Туркменбаши, держащая в ладонях и спасающая от землетрясения Туркменбаши-младенца, я почувствовала перегрузку сознания и отказалась ехать.

КПП «Гаудан»

Наконец мы выехали из Ашхабада по направлению к границе с Ираном, а именно, на контрольно-пропускной пункт под названием «Гаудан», расположенный на расстоянии 32 км от столицы Туркменистана. Через 40 минут я с облегчением зашла на пограничный пункт иранцев, думая, что эти должны быть хотя бы нормальными.

Мы умудрились пересекать границу 22 марта, прямо на Навруз. Иранцы после полуночных новогодних празднований буквально спали на столах.

– Кто такие? Афганцы? Что вам в Навруз спокойно не сидится? – сказали один из них сонным голосом.

– Мы хотим провести новогодние праздники в Мешхеде, поклониться имаму Резе, мы тоже шииты, – подобострастно подольстил им сопровождавший нас афганец.

– А вот это дело хорошее, – иранец уже более милостиво взглянул на нас – проходите на досмотр багажа. Так…что тут у нас… видеокассеты? Танцы? Западная музыка?

– Нет, только индийские фильмы, больше ничего.

– Пятьдесят кассет индийских фильмов? – удивленно спросил таможенный офицер.

– Представьте себе, да, – ответил Саид.

– Доставайте, будем смотреть.

Все кассеты были вытряхнуты на стол таможенников, каждую вставляли в видеоплеер и включали, были проверены почти все кассеты.

– Удивительно…– ухмыльнулся иранец – вам настолько нравятся индийские фильмы? Но вообще-то там танцы, к провозу не положены.

– Мы договоримся…– снова замигал аж обоими глазами шустрый проводник.

В ход пошел блок «Мальборо» и не только. Таможенники сразу подобрели и пропустили нас к паспортному контролю. Пограничники быстро проштамповали афганские паспорта и стали недоуменно вертеть в руках мой красный паспорт.

– Что тут делает русская? «Она едет с вами?» —озадаченно спросили они.

– Это моя жена, у нее паломническая виза, – ответил Саид.

Пограничники скептически покосились в мою сторону: «Ну, проходите…»

Дорога в Мешхед.

После беломраморного Ашхабада приграничные иранские поселки показались мне совершенно убогими. Низкие неказистые дома, узкие улочки. В одном из таких селений к нам подбежали местные мальчишки и стали рассматривать как диковину. Афганцам эта картина была привычна, я же предпочла залезть обратно в машину. «Неужели весь Иран такой бедный?» – подумала я, и мы тронулись в путь.

На шоссе почти не было машин, и ехать было одно удовольствие. Первым городком на пути оказался Кучан. «Здесь очень сильные землетрясения», – прокомментировали мне. «А если Мешхед недалеко отсюда, значит и там трясет будь здоров…» – сделала я логический вывод и не ошиблась.

Сразу вспомнилось первое землетрясение в Ташкенте. Я сидела в комнате съёмной квартиры со старым советским сервантом, полным хрустальных фужеров и рюмок на стеклянных полках. Вдруг рюмки задребезжали, а люстра начала мерно раскачиваться из стороны в сторону. Я смотрела по сторонам и не могла сообразить, что происходит.

«Что ты сидишь как статуя! Выбегай на улицу!» – услышала я окрик мужа уже из подъезда. Афганцы гурьбой бежали по лестницам вниз. Пока я соображала, что к чему, толчки закончились, и все вернулись.

Под такие мысли мы въезжали во второй по величине город Ирана и столицу провинции Хорасан город Мешхед.

Мешхед, город знаний.

Въехав в город, я поняла, что он очень крупный. Мы ехали по направлению к центральной улице под названием «Бульвар имама Саджада», в честь сына имама Хоссейна и персидской царевны Шахр Бану четвертого шиитского имама Саджада (в переводе «колено-преклоняющийся»). Этот бульвар считается самым престижным районом города, и опальный зять Надери арендовал здесь трехэтажный особняк. Именно в этом доме мне выделили комнату, где я прожила с ребенком более двух лет, пока муж ездил по своим делам.

На момент приезда в Иран я неплохо владела дари, но была обескуражена тем, что не понимала буквально ни слова на фарси.

«Вы же говорили мне, что у вас с иранцами один язык! – возмущалась я – Тогда почему я понимаю только «салам»?!» В ответ мне предложили школьного учителя фарси.

Пришел маленький сухой старичок, давно вышедший на пенсию. Он приветливо улыбался, с интересом ожидая от русской вопросов. Я открыла текст на фарси и начала читать его с афганским произношением. Старичок аж подпрыгнул от неожиданности и замахал на меня обеими руками. «Стоп! Стоп! Стоп! – взвизгнул он – Так не пойдет!»

Я как лингвист опознала выражение его лица, точно такое же появлялось на лице Изольды Иосифовны, когда в институт приходили индусы и разговаривали со всеми на английском языке. При звуке их речи, ее сначала охватывала паника, потом она приходила в себя и начинала злобно шипеть, вполне серьезно угрожая, что своими руками удушит каждого, кто произнесет хоть один звук на английском, как это делали индийцы.