10 лет на Востоке, или Записки русской в Афганистане

– Волосы уберите! Что за яркий цвет платка! Не положено! – выкрикивал он. Некоторых модниц, несмотря на все их клятвы и заверения что больше этого не повторится, он с непреклонным видом разворачивал и отправлял домой переодеваться. Наконец дошла моя очередь и я, осторожно косясь на него, начала проходить мимо. Смотритель, сузив глаза, осмотрел мое одеяние и изрек на фарси:

– Носки! Джераб!

Я вздрогнула от неожиданности, но быстро сообразила, что если дам слабинку, то отправлюсь домой за носками под улюлюканье проезжающих машин.

– I don’t understand Persian! Я не понимаю фарси! – соврала я, невинно глядя прямо ему в глаза.

Смотритель не ожидал такого поворота и замешкался. Девчонки в очереди начали хихикать. Чувствовалось, что в голове иранца происходит настоящий мозговой штурм, и вдруг его мохнатые брови высоко взметнулись, будто он нашел выход.

– Эй, ханум! – позвал он девчонку, стоящую за мной, – Ну ка иди сюда!

Юная ханума выдвинулась из очереди и послушно посеменила к нему.

– Как по-английски будет «джераб»? – спросил он ее с важным видом.

– Socks, – тихо пискнула она.

– Как, как?! – наклонился он к ней.

– Socks! – уже громче пропищала она.

Смотритель с торжествующим видом развернулся ко мне.

– Ханум! Socks! Фахмиди?! Поняла?! – крикнул он мне прямо в ухо, будто иностранцы лучше понимают, когда им кричат в уши.

– Yes! Thank you! – улыбаясь, ответила я, и, кивнув головой, проскочила вперед.

Иранец, довольный своей находчивостью, милостиво кивнул мне в след, проявив тем самым великодушие и гостеприимство по отношению к легкомысленной иностранке.

Пробившись таким образом сквозь нелегкий кордон, я с опаской вошла в небольшую аудиторию, надеясь забиться куда-нибудь в дальний угол, но опоздала, так как все задние и средние ряды были уже заняты. Вздохнув, я села на первый ряд и полезла за тетрадками.

– Кто будет преподавателем? – спрашивала иранка за моей спиной свою соседку.

– Не знаю, какой-то новенький, говорят недавно приехал с Запада, – ответила та.

Скептически ухмыльнувшись, я продолжала копаться в сумке. Зашел преподаватель, иранец средних лет в очках с толстыми стеклами, одетый в серый английский костюм с красивой безрукавкой поверх тонкой белой рубашки. Войдя, он вежливо поздоровался и прошел к учительскому столу, выкладывая учебники на стол. Все ханумы, включая меня, в гробовой тишине рассматривали его с весьма критическими выражениями лиц, означавшими «это кто еще такой выискался нас здесь учить», к тому же было заметно, что он сильно близорук. Мне даже стало его немного жалко, так как он выглядел смущенным под рентгеновскими взглядами, сидящих перед ним школьных училок. Наконец, справившись со всеми учебными принадлежностями, он вышел к классной доске.

– Рад вас приветствовать, мои дорогие коллеги, на этом специализированном курсе, – начал говорить он по-английски. Услышав его речь, я перестала копаться в сумке, и застыла в одном положении с рваным пакетом чипсов в руке. Очнувшись, я осторожно оглянулась по сторонам и увидела, что сидящие вокруг училки подобно мне замерли как статуи и сидят, буквально вытаращив на него свои в три слоя накрашенные глазища. Перед нами стоял человек, владевший английским британским, без малейшего преувеличения, на каком-то совершенно гениальном уровне! В моем оцепеневшем мозгу даже пронеслась мысль, что будь здесь наша Изольда Иосифовна, то она наверняка прослезилась бы от умиления. Разговаривая, иранец весь преобразился. Уже не было заметно его близорукости, неловкости и стестнительности. Он говорил тихо, как обычно говорят сами англичане, у которых громкая беседа считается дурным тоном.

– Поэтому, я уверен, что мы с пользой потратим отведенное нам время, обмениваясь нашим профессиональным опытом, – закончил он и лукаво посмотрел сквозь толстые стекла очков на наши потрясенные лица.

Несколько мгновений все сидели не двигаясь. Первой пришла в себя та самая иранка, сидевшая за моей спиной, которая молча несколько раз ударила в ладоши. До меня дошло, что это значило, и я повторила за ней этот жест. Тут, похоже, поняли и все остальные, потому что вся аудитория начала ему апплодировать.

Иранец окончательно смутился и покраснел. Это было подобно приходу маэстро в оркестр, когда музыканты аплодисментами выражают восхищение и признание тому, кто наделен мистическим и уникальным талантом свыше. А толстые стекла его очков служили свидетельством той цены, которой далось ему это мастерство.

Афганцы говорили «если не бросишься в огонь, счастья не достигнешь», иранцы же говорили «не испытав страданий, клад не обретешь», кажется, они были правы и получение такого учителя было как раз таким бонусом за мое сумасшедшее безрассудство.

Искусство выживания.