10 минут 38 секунд в этом странном мире

Под номером 7063, в изголовье Лейлы, покоился убийца. В приступе ревности он выстрелил в свою жену, затем помчался в дом человека, которого он подозревал в близких отношениях со своей женой, и застрелил его тоже. В пистолете у него осталась одна пуля, а мишеней больше не было, поэтому он приложил оружие к своему виску, но, промахнувшись, снес себе полголовы, впал в кому и скончался спустя несколько дней. Тело его никто не забрал.

Номер 7052, сосед Лейлы слева, – еще одна темная душа. Фанатик. Он решил пойти в ночной клуб и перестрелять всех танцующих и пьющих грешников, но оружие достать не смог. Разозлившись, он собрался сделать бомбу из кастрюли-скороварки, заполненной гвоздями, которые были смазаны крысиным ядом. Он продумал все до последней детали, но, увы, во время изготовления смертоносного устройства взорвал собственный дом. Один из гвоздей, которые разлетелись в разные стороны, попал ему прямо в сердце. Это случилось всего два дня назад, но его уже положили сюда.

Номер 7043, соседка в изножье Лейлы, была дзен-буддисткой – единственной на этом кладбище. Она летела из Непала в Нью-Йорк к своим внукам, и в полете у нее случился геморрагический инсульт. Самолет совершил экстренную посадку. Она умерла в Стамбуле, в городе, куда ни разу не ступала ее нога. Родственники хотели, чтобы ее тело сожгли, а прах перевезли назад в Непал. Согласно их вере, погребальный костер разжигается в тот момент, когда человек делает последний вдох. Однако в Турции кремация вне закона, и женщину пришлось предать земле, причем сделать это быстро, как требуют того законы ислама.

Буддистских кладбищ в городе не существовало. Разных других было множество – старинных и современных, мусульманских: суннитских, алевитских и суфийских, римско-католических, греко-ортодоксальных, армяно-апостольских, армяно-католических, еврейских, а вот буддистского ни одного. В итоге бабушку привезли на Кимсэсизлер-Мезарлыи. Ее родственники дали свое согласие, заявив, что не возражают, если она упокоится среди чужаков.

Другие могилы по соседству от Лейлы занимали революционеры, которые умерли в полицейских застенках. Как говорилось в официальных отчетах, они «покончили жизнь самоубийством, обнаружены в камере с веревкой, с галстуком, простыней или шнурком на шее». Синяки и ожоги на теле рассказывали совершенно иную историю – о жестоких пытках в заключении. Здесь также было захоронено множество курдских мятежников, которых везли на это кладбище через всю страну. Государство боялось сделать их мучениками в глазах народа, так что их тела тщательно упаковали – так, будто они были сделаны из стекла, – и перевезли сюда.

Самыми юными обитателями кладбища были брошенные младенцы. Свертки с ними оставляли во дворах мечетей, на залитых солнцем детских площадках или в слабоосвещенных кинотеатрах. Тех, кому повезло больше других, спасали прохожие, которые передавали их в полицию. Там малышей бережно кормили и одевали, а потом давали имена – какие-нибудь оптимистичные, вроде Счастья, Радости или Надежды, в противовес печали, встретившей их жизнь. Но то и дело попадались куда менее удачливые младенцы. Одной ночи на холоде было достаточно, чтобы убить их.

Каждый год в Стамбуле умирает в среднем пятьдесят пять тысяч человек – и только около ста двадцати оказываются здесь, в Килиосе.

Посетители

В глухой ночи пикап «шевроле», чей силуэт на фоне грозового неба вырисовывали отблески молний, мчался мимо старинной крепости, вздымая клубы пыли. Он несся вперед, то и дело его заносило на обочину, он периодически заезжал на камни, отделявшие землю от моря, но в последнюю секунду все же умудрялся вернуться на дорогу. Спустя несколько ярдов автомобиль в последний раз дернулся и остановился. Некоторое время не раздавалось ни звука – ни изнутри, ни из кузова грузовичка. Казалось, даже ветер, бешено дувший с раннего вечера, на время стих.

Со скрипом открылась водительская дверца, и из нее выпрыгнула Ностальгия Налан. Ее волосы светились в лунном свете – этакий нимб из огня. Она сделала несколько шагов, не отрывая глаз от кладбища, раскинувшегося перед ней. И тщательно осмотрела место. Оно выглядело жутковато и даже отталкивающе – ржавые железные ворота, ряды захудалых могил, доски вместо памятников, сломанная ограда, ни капли не защищающая от шпаны, и шишковатые кипарисы. Она так и знала. Вдохнув полную грудь воздуха, Налан бросила взгляд через плечо и провозгласила:

– Приехали!

И только тогда четыре тени, что сидели в кузове, прижавшись друг к другу, решились пошевелиться. Одна за другой они подняли голову и понюхали воздух, словно олени, которые пытаются учуять, есть ли неподалеку охотники.

Первой встала Голливуд Хюмейра. Едва выкарабкавшись наружу с тяжелым рюкзаком на спине, она тут же принялась ощупывать голову, чтобы проверить прическу, – уложенные в пучок волосы торчали под каким-то странным углом.

– Бог мой, на голове у меня творится нечто ужасное! И лица я не чувствую. Оно заледенело.