100 слов психоанализа

В действительности каждый раз, когда мы пытаемся представить себе собственные похороны, мы продолжаем присутствовать там в качестве зрителя. «Смерть является возможностью бытия, которую жизнь никогда не актуализирует» (Хайдеггер). Более того, в бессознательном смерть всегда касается другого, умершего или убитого. Бессознательное не желает знать ничего о своей собственной смерти, оно верит лишь в бессмертие (Фрейд). Так, Жюли спрашивает своего аналитика: «Если вы умрете во время каникул, как я об этом узнаю?». А ведь действительно, думает аналитик, у меня же нет ее адреса.

Нет такой правды в психоанализе, которую единичный психопатологический симптом не смог бы опровергнуть в один прекрасный день. Бессознательному^* время не ведомо, как и своя собственная смерть; как только Нарцисс захватывает переднюю часть сцены, выходя таким образом на передний план, собственная смерть перестает быть настоящей. Если Нарцисс находится вне времени, это не означает, что он вневременный, скорее это означает, что он вечный. Вечная жизнь, обманывающая смерть, отрицающая ее, – это нарциссический фантазм par exellence, утверждающий время вне времени, перманентное настоящее, у которого нет ни начала, ни конца, и которое никогда не заканчивается. Время, его сила разрушения, становится в этом смысле самым первичным процессом. Эдипова проблематика связана только с преступлением, со смертью другого. Нарциссизм^* вводит в психоанализ и в бессознательное собственную смерть, готовую иногда в связи с глубокой^* депрессией обосноваться в жизни и навязать ей экзистенциальное небытие.

Сновидение (работа сновидения)

«Сновидение показывает нам человека в условиях, когда он не спит» (Фрейд). Он не «спит», он видит («Сновидение есть увиденное». – Гюго); он никогда не проживает увиденное во сне по своей воле, часто вопреки ей («Зачем говорить: я видел сон, когда правильнее сказать: мне это приснилось». – Валери). Галлюцинаторная сила сновидения лучше, чем фантазм^*, иллюстрирует то, что желает сказать психическая^* реальность. Когда сновидение явно эротическое, что не часто случается, оно способно своим простым действием, своими представлениями вызвать оргазм. Когда Сара просыпается, она констатирует, что сон, в котором она видела, что рожает, несмотря на то, что сама даже не была беременной, вызвал у нее прилив молока к груди, дошедший до реальной лактации. Не меньше впечатляет внезапно вскакивающий сквозь сон человек, просыпающийся в холодном поту, чтобы спастись от ножа убийцы: «Разве самый мудрый из людей хочет познать безумие, размышляя во время сновидений о потоке своих мыслей?» (Вольтер).

Когда сновидения пересказывают, многое теряется, упускается. Однако при этом, благодаря интерпретации^*, сновидение не становится менее привилегированным путем доступа к бессознательному. Работа сновидения искажает и трансформирует материал, который может иметь двойной источник: инфантильный (смешение желаний^* и тревог^*) и включающий дневные остатки, нередко микротравму – дверь, в которую постучали или которая никак не открывается, сновидение превращает в ночное скитание по глухому лесу; сознание пренебрегло этим событием, но при этом сохранило в памяти.

Повторяющийся, тревожный, травматический характер некоторых сновидений превращает работу сновидения в сизифов труд. Желание уже не то, что эти «повторяющиеся сновидения» (Фрейд), а скорее то, на что они нацелены, что пытаются (часто безуспешно) привнести. Это подобно последней попытке инфантильной^* сексуальности, ее пластичности^* присвоить и превратить в удовольствие-желание никогда не заживающие, так никогда не осознанные раны.

Соблазнение

«Любовь матери к своему младенцу, которого она кормит грудью и о котором заботится, намного глубже ее последующей привязанности к ребенку-подростку. Природа этой любви такова, что она полностью удовлетворяет любовные потребности, воплощая не только все психические желания, но и все телесные потребности» (Фрейд). Ребенок протягивает губы в поисках молока и получает сосок груди, наполненной не только едой, но и наслаждением. Ребенок является «эротической игрушкой», и для такого утверждения вовсе не следует говорить о материнской перверсности^*. А как бы иначе она смогла бы заниматься ребенком, ухаживать и заботиться о нем, если бы не вкладывала в уход за ним часть своей собственной бессознательной сексуальности? Отец ничуть не ошибается, когда предполагает, что ребенок, который только что родился, станет его соперником. Тотальное соблазнение связано с асимметрией ребенка и взрослого (Лапланш), ведущей к неизбежной пассивности первого, к смешению и путанице между любовью и уходом. Ребенок ожидает получить нежность^*, но может получить страсть. Для перверсии^* требуется всего лишь еще один шаг, как в случаях, когда мать продлевает кормление грудью из-за оргазма, который она при этом испытывает.