100 слов психоанализа

Обычное материнское соблазнение, которое «научит ребенка любить и снабжает его необходимой сексуальной энергией» (Фрейд), окружено двумя патологиями: одна состоит в чрезмерности, другая – в нехватке или отсутствии. Сексуальное насилие над ребенком со стороны взрослого зачастую не оставляет последнему другого выбора, кроме идентификации с агрессором, обрекает на навязчивое повторение – педофил является скорее разрушенным ребенком, чем соблазненным. Но бывает и так, что соблазнение, его фантазм^*, отсутствует на психической сцене. Ребенок смотрит на материнское лицо^* и не видит ничего. Удовольствие, которое обычно испытывает ребенок, глядящий на свою мать, отсутствует, поскольку взгляд матери не выражает ответного удовольствия, не возвращает ребенку отправленное своей маме чувство наслаждения, тем самым лишая его этого наслаждения. Грудь, которую сосет ребенок, является в таких случаях ледяной грудью, цедящей черное молоко меланхолии^*.

Сопротивление

Нередко приходится сталкиваться с очень простой формулировкой сопротивления психоанализу. Так, Самия рассказывает, что она запомнила из фундаментального^* правила (говорить обо всем, что происходит…): «Это то, что вас не касается и что слишком нелепо». Редко встречается что-то столь ясное и понятное. Маски сопротивления принимают все формы, привычные и даже обратные им, когда, например, пациент говорит: «Ничего не приходит в голову…» или «Мне столько всего приходит в голову, что невозможно все пересказать». Одному пациенту не удается ничего запомнить из своих сновидений, другой пациент, рассказывая их взахлеб, затапливает ими анализ. Один замыкается в молчании, другой говорит неустанно, чтобы таким способом избежать формирования мрачных мыслей. Один любит своего аналитика и старается говорить то, что доставило бы ему удовольствие, другой настроен к нему враждебно и преследует лишь цель доказать некомпетентность того, кто его слушает. Один пациент воспринимает любую интерпретацию как слова Евангелия, другой с трудом скрывает свое пренебрежение: «Очень интересно…»

Сопротивлению препятствуют лишь его источники: Я^* ничего не желает знать о вытесненном, Оно^* связано со своими симптоматическими способами удовлетворения и отказывается преобразовывать их, а Сверх-Я^* цепляется за чувство вины^* и противится, не желая принять и малейшие изменения в мире, за исключением того, что меняется к худшему. Одна из хитростей Сверх-Я выражается в следовании фундаментальному правилу – из удовольствия подчиняться анализу так же, как это происходит в школе или в религии!

Сетования со стороны аналитика были бы напрасными, поскольку всякое сопротивление свидетельствует о присутствии бессознательного и указывает на то, что диссимулируется. Не является ли перенос^* первым из всех сопротивлений, который повторяет и отыгрывает больше, чем прорабатывает? Поскольку перенос приводит в действие бессознательное, он является также и тем, что делает возможным анализ.

Стыд

Невиновность является противоположностью виновности^*, а надменность – обратной стороной стыда. Виновность подчеркивает ошибку, преступление; стыд подчеркивает оскорбление, нанесенное Я. Стыдливый человек – это униженный Нарцисс, человек, который считал, что находится в безопасности и который вдруг обнаруживает себя обнаженным. Виновный может получить прощение, искупить вину, возместить ущерб, но можно ли представить, чтобы в один прекрасный день стыд оказался полностью «исчерпанным»? Стыд отражается на лице, стыдливый теряет свое лицо, стыду остается лишь исчезнуть, создать условия, чтобы о нем забыли. Такое исчезновение, безусловно, чаще происходит из-за расщепления^* Я, чем из-за вытеснения^*, защищающего каждого из нас от пережитого ранее стыда.

В обществах, где люди живут, находясь больше под угрозой стыда, чем под угрозой виновности, стыд играет регуляторную роль – в Антильских обществах говорят: «Избегайте публичного оскорбления!», но это происходит ценой усиления персекуторных чувств. «Грубый голос», осуждающий виновного, брызжет из-за кулис внутренней сцены, а глаз, видящий выставленного на посмешище, царит на социальной сцене.

Сублимация

Идея сублимации долгое время страдала от определения, в соответствии с которым ей отводилась роль «десексуализации», сведения сексуальных влечений^* к культурным, социально значимым целям. Каким-то неизвестным магическим образом то, что было сексуальным, переставало быть таковым, становясь возвышенным; непоследовательность суждения стала причиной иронии Лакана: «Вы хотите сказать, что цель изменилась, что она была сексуальной, а теперь уже нет? И из этого следует заключение, что сексуальное либидо лишилось сексуальности. Вот, стало быть, почему ваша дочь немая».