100 Великих Книг

В принципе Канта всегда и во всем интересовали два гносеологических вопроса — почему и как. Позже он спроецирует их на все сферы общественной жизни, особенно его интересовали мораль и искусство. Но в «Критике чистого разума» речь идет исключительно о познании. Итак, почему существуют наши знания о мире и, главное, почему возможно новое знание? Как оно появляется, на чем основывается, каков конкретный механизм познавательного процесса от его первого до последнего шага. С одной стороны, рассуждает философ, все знание черпается из окружающего мира и берется из чувственного опыта. С другой стороны, в структуре самого знания, которым оперирует любой человек, — в понятиях, идеях, суждениях, умозаключениях, теориях, гипотезах и т. п. — нет ничего такого, что можно было бы отыскать и пощупать, так сказать, в окружающем мире. Что же это за феномены? Откуда они берутся? И каковы законы их формирования?

С самим объективным миром тоже не все так просто. Конечно, он существует, но совсем не таков, как это нам представляется. Более того, чувства человека — единственные каналы связи с окружающей действительностью — не дают возможности познать этот мир таким, каков он есть на самом деле. Говоря простым (и современным) языком, мы видим окружающие предметы, но не видим образующие их молекулы, атомы, поля, флуктуации вакуума, другие глубинные природные явления, находящиеся к тому же в неразрывной взаимосвязи. И нам — в силу природной же организации — никогда не дано все это увидеть. Мы имеем дело только с феноменами нашего собственного сознания. Почему и как — вот и давайте разберемся. Но сначала условимся: все что не в нас, за пределами наших чувств и разума, это — вещь в себе. Она существует, но она не познаваема. И не стоит по этому поводу стенать и рыдать — есть проблемы гораздо поинтереснее. (Знаменитая кантовская «вещь в себе» — не точный, но закрепившийся в науке перевод понятия, которое означает «вещь сама по себе», то есть такая, какой она существует без соприкосновения с человеком, его органами чувств и всем механизмом познания.)

Старая докантовская философия вообще оказалась не способной заглянуть в те бездны, которые открылись кенигсбергскому философу:

Я не уклонился от поставленных человеческим разумом вопросов, оправдываясь его неспособностью [решить их]; я определил специфику этих вопросов сообразно принципам и, обнаружив пункт разногласия разума с самим собой, дал вполне удовлетворительное решение их. Правда, ответ на эти вопросы получился не такой, какого ожидала, быть может, догматически-мечтательная любознательность; ее могло бы удовлетворить только волшебство, в котором я не сведущ. К тому же и естественное назначение нашего разума исключает такую цель, и долг философии состоял в том, чтобы уничтожить иллюзии, возникшие из-за ложных толкований, хотя бы ценой утраты многих — признанных и излюбленных фикций. В этом исследовании я особенно постарался быть обстоятельным и смею утверждать, что нет ни одной метафизической задачи, которая бы не была здесь разрешена или для решения которой не был бы здесь дан, по крайней мере, ключ.

Предметом философии отныне, согласно Канту, становится область чистого (то есть независимого от опыта) разума. И далее начинается пиршество мысли. Как ученого, сделавшего, кстати, немало в области конкретных наук (достаточно вспомнить, что он одним из первых дал правильное объяснение морских приливов и отливов под воздействием притяжения Луны, разработал оригинальную гипотезу происхождения Солнечной системы и т. д.), Канта интересует, прежде всего, вопрос: как возможны в принципе такие науки, как математика, естествознание и философия. Но как философ он ставит вопрос еще шире: откуда вообще берется всякое знание, содержащее истины, и как оно формируется на основе первичных и ненадежных чувственных данных.