100 великих крылатых выражений

Робеспьер не был атеистом. Он намерен был ввести новую религию, достойную века Просвещения. 10 ноября 1793 г. депутаты Конвента пришли в собор Парижской Богоматери, чтобы присутствовать при учреждении «культа Разума».

Но двум всенародным верам не ужиться среди одного народа. Революционеры спешно переоборудовали церкви в храмы Разума. Всюду появились бюсты первого «пророка» новой веры – журналиста Марата, зарезанного минувшим летом.

Выступая в Конвенте, Робеспьер заявил: «Атеизм аристократичен. Только среди простолюдинов могла зародиться мысль о некоем Высшем Существе, что защитит поруганную невинность и покарает ликующих преступников». Под аплодисменты толпы клевретов Неподкупный изрек: «Если бы Бога не существовало, его следовало бы выдумать».

Эбер хотел лишить людей этой иллюзии. В середине марта 1794 г. Комитет общественного спасения, в котором верховодил Робеспьер, распорядился арестовать Эбера и 19 его сторонников. Казнь их была делом времени. Недолгого времени.

Теперь Робеспьер думал о следующей победе. Его давно окружала ледяная, как он сам, пелена ненависти. Что бы он ни делал для народа, народ любил того, другого – Дантона. Но в государстве Робеспьера народ должен быть послушен и сплочен. Дантона и его сторонников следовало также казнить.

…Еще недавно Дантон был едва ли не самым популярным человеком в Париже. Его имя внушало страх «контрреволюционерам». Он снова и снова призывал обрушить на их головы террор. Выступая в Конвенте 9 марта 1793 г., он даже пошутил, требуя учредить Революционный трибунал: «Будем же грозными, чтобы избавить народ от необходимости быть грозным». Что ж, грозовые тучи теперь собрались над его головой.

В тот год Париж был охвачен нестерпимым, нескончаемым страхом. Все ждали беды. Всюду рождались подозрения. В паутине всеобщего страха гибли – по ложным обвинениям – многие. В этой паутине страха увязла и такая крупная фигура, как Дантон. Все чаще стали поговаривать, что он слишком «снисходителен» к врагам. Его умеренность раздражала радикальных якобинцев.

Дантон на трибуне. Рисунок XIX в.

Но, чем более безумной становилась окружающая жизнь, тем более апатичным выглядел Дантон. С середины сентября 1793 он, прославленный оратор, вплоть до декабря ни разу не выступил с речью. «Он никого не хочет видеть, ни о чем не желает слышать, все ему противно до тошноты», – таким изобразил Дантона в те месяцы советский историк А. П. Левандовский («Дантон», 1964).

После того как 10 октября 1793 г. Комитет общественного спасения был наделен чрезвычайными полномочиями, Дантон – для себя одного – остановил время: уехал на несколько недель на родину, в Арси-сюр-Об.

Вернувшись в Париж в ноябре, он ненадолго даже сдружился с Неподкупным ради борьбы с Эбером, который теперь витийствовал повсюду, призывая уничтожить христианскую церковь. Фракция Эбера настаивала на ужесточении террора. В марте 1794 г., как уже сказано, к этим требованиям прислушались: машина террора всей своей мощью обрушилась на сторонников Эбера.

Однако машина не утихла и после этой расправы. Теперь ее удар был направлен на сторонников Дантона. Робеспьер публично заявил, что они, как и те, кто пошел за Эбером, – участники грандиозного «внешнего заговора». Они добиваются одного – поражения Франции в войне.

Дантону советовали бежать. Друг отечества, он должен был теперь спасаться от него, унося с собой лишь память о родине, ее пыль на подошвах сапог. Однако он отказался, ответив, по преданию: «Пусть меня лучше казнят, чем я сам себя казню». И добавил: «Разве унесешь родину на подошвах сапог?» Он все еще был уверен, что его, героя Революции, ее вождя, не посмеют тронуть.

На следующий день Дантон был арестован. Вместе с ним были схвачены его ближайшие друзья – Камиль Демулен и Пьер Филиппо.

В Конвенте пробовали возмутиться арестами, но Робеспьер пригрозил критикам: «Я утверждаю, что любой, кто содрогнулся, узнав об этом, виновен, ведь невиновному нет причины бояться публичного разбирательства».