100 великих украинцев

«…женщина с прозрачными глазами
(Такой глубокой синевы, что море
Нельзя не вспомнить, поглядевши в них),
С редчайшим именем и белой ручкой,
И добротой, которую в наследство
Я от нее как будто получила…»

«В 1905 году мои родители расстались, и мама с детьми уехала на юг. Мы целый год прожили в Евпатории, где я дома проходила курс предпоследнего класса гимназии, тосковала по Царскому Селу и писала великое множество беспомощных стихов». (Отец, заметив увлечение дочери новомодной поэзией, поддразнивал ее «декадентской поэтессой». Стихи в тетрадке она сожжет, сохранив в памяти и на бумаге лишь несколько текстов «доахматовского» периода).

Теперь надолго ее жизнь будет связана с Киевом: она будет учится в Фундуклеевской гимназии (1906–07) и на юридическом отделении Высших женских курсов (1908–1909).

С Киевом связана и жизнь двух дорогих для нее людей, чьи имена «…вызывали нечто в ее душе, что порождало это чудесное, нежное, слегка отрешенное выражение лица. Мне почему-то казалось, что в основе лежало особое чувство преклонения, которым она больше никого не почтила» — вспоминает мемуарист. Это были Иннокентий Анненский и Михаил Булгаков. И. Ф. Анненский в 1891–1893 гг. был в Киеве директором Коллегии Павла Галагана, расположенной почти напротив Фундуклеевськой гимназии, а в 1896–1905 гг. — директором Николаевской гимназии в Царском Селе. Среди его учеников был Николай Гумильов, с судьбой которого навечно переплелась судьба Анны Ахматовой.

В воспоминаниях В. Срезневской, которая по выражению Ахматовой, рядом с поэтессой —

«…была всегда:
В тени блаженных лиц, в блокаде и больнице,
В тюремной камере и там, где злые птицы,
И травы пышные, и страшная вода…» —

читаем: «С Николаем Гумильовим, тогда еще гимназистом седьмого класса, Аня познакомилась 1903 года, в сочельник… Аня никогда не писала о любви к Гумильову, но часто вспоминала о его настойчивой привязанности, о неоднократных предложениях брака, своих легкомысленных отказах и равнодушии к этим проектам». В одном из писем он напишет: «Я понял, что в мире меня интересует и волнует только то, что имеет отношение к Вам».

Они венчались 25 апреля 1910 г. в Николаевской церкви на Никольской Слободке — на одном из днепровских островов, через который пролетают теперь поезда киевского метро.

Весну 1910 г. супруги Гумилевы проводят в Париже. Здесь было много встреч, одна из важнейших — с А. Модильяни, сделавшим несколько карандашных набросков-портретов Ахматовой. Весна 1911 г. — снова Париж (который она увидит еще раз только в конце жизни, в 1965 г.).

Осенью 1911 г. М. Гумилев и С. М. Городецкий организовали Цех поэтов, и Ахматова была избрана его секретарем. К началу 1912 г. относится недолговременная дружба с М. Кузминым, который в предисловии к ее первому сборнику «Вечер» писал, что обостренная восприимчивость («широко раскрытые глаза на весь милый, радостный и горестный мир») наполняет ее стихи предощущением трагедии. Сборник имел неожиданную для автора популярность.

«В 1912 году проехала по Северной Италии (Генуя, Пиза, Флоренция, Болонья, Падуя, Венеция). Впечатление от итальянской живописи и архитектуры огромно: оно похоже на сновидение, которое помнишь всю жизнь».

В живописи она знала все, все оценила, все любимое пронесла через всю жизнь. Она хранила в себе поистине огромное богатство. Жизнь подарила ей встречи с великим множеством художников. Для многих она сама стала объектом художественного воплощения. Ахматова отразилась, как в зеркалах, в творчестве многих художников и поэтов. Одним из первых было стихотворение:

«Из логова змиева,
Из города Киева,
Я взял не жену, а колдунью.
А думал — забавницу,
Гадал — своенравницу,
Веселую птицу-певунью».

Николай Степанович Гумилев написал это в 1911 г. В том же году она пишет:

«Муж хлестал меня узорчатым,
Вдвое сложенным ремнем», —

что очень задело Николая Степановича. «Ведь я, подумайте, из-за этих строк прослыл садистом… Ведь читатели все принимают за правду и создают биографию поэта по его стихам… Но я ничего не мог поделать с ее украинским упрямством».

В марте 1914 г. вышла вторая книга Ахматовой — «Четки». Жизни ей было отпущено примерно шесть недель. В начале мая петербургский сезон начинал замирать, все понемногу разъезжались. На этот раз расставание с Петербургом оказалось вечным. «Мы вернулись не в Петербург, а в Петроград, из XIX в. сразу попали в XX, все стало иным, начиная с облика города».