100 великих узников

А.А. Бестужев весь период следствия провел в камере № 1 Никольской куртины. Его сестра впоследствии вспоминала, как она старалась подольше задержаться при входе в крепость, так как «Александр Александрович сидел у Никольских ворот, к парку, по левой руке – крайнее окно». Размещали арестованных и в казармах, которых вскоре тоже не хватило, после чего были заняты часть лаборатории и Монетного двора. Когда же и эти помещения оказались переполненными, Николай I повелел построить в крепостных амбразурах особые клетки, которые были страшнее самых ужасных казематов Алексеевского равелина.

В декабре 1825 года арестантских помещений в Кронверкской куртине не существовало. На втором ярусе во всех казематах ее правой части находились казармы Сводного пехотного батальона. Чтобы оборудовать камеры, 31 декабря батальон вывели за пределы крепости – на Выборгскую сторону в «сухопутный госпиталь», а в куртине начались спешные работы по сооружению новых казематов, которые велись даже ночью, при свечах. Когда в начале января Н.Р. Цебрикова привели в одну из только что оборудованных камер Кронверкской куртины, то рядом «плотники еще пристраивали к каждому окну по крошечной комнате, четыре шага в диаметре, так что в каждом каземате под сводом было три комнаты». А уже через две недели в этой куртине было «отделено бревенчатыми перегородками для содержания арестантов 35 мест». Новые камеры строились из совершенно сырого леса и, по описанию Д.И. Завалишина, «были так тесны, что едва доставало места для кровати, столика и чугунной печи. Когда печь топилась, то клетка наполнялась непроницаемым туманом, так что, сидя на кровати, нельзя было видеть дверь на расстоянии двух аршин. Но лишь только закрывали печь, то делался от нее удушливый смрад, а пар, охлаждаясь, буквально лил потоком со стен, так что в день выносили по двадцать и более тазов воды».

Похожая камера в Кронверкской куртине была и у старшего адъютанта Главного штаба 2-й армии Н.В. Басаргина: «Каземат мой был чрезвычайно сыр, будучи построен наскоро, перед тем как меня туда посадили. Со стен текло, теснота не позволяла мне делать никакого движения». Находясь в таких условиях, многие арестованные болели. «Флюсы, ревматизмы, страшные головные боли и прочее были неизбежным следствием такого положения. Само пребывание арестантов в таких клетках было уже пыткой и притом пыткой непрерывной». У Н.В. Басаргина открылось кровохарканье, тюремный лекарь дал ему порошки и предписал давать к обеду полбутылки пива, но ничего не помогало… Наконец доктор заявил, что в этом каземате узник не может поправиться, и только после этого Н.В. Басаргина «перевели в другой конец куртины, где было не так сыро, и поместили в каземат более просторный, но зато столь темный, что, пришедши туда, он долго не мог различать предметы, пока глаза не освоились с мраком».

Крепость была переполнена. Вопреки правилам в каземат сажали по 2–4 человека, однако совместное сидение продолжалось недолго, и при первой же возможности начальство старалось разместить декабристов по одиночным камерам. А.П. Беляев так пишет о своем новом помещении: «Меня перевели в каземат… в четыре шага величиною, немного больше гроба, и заключили одного. Тут была страшная сырость, а утром топили железную печь, труба которой проходила над головой». Отсюда его перевели в каземат Невской куртины: «В одном углу стояла кровать с шерстяным одеялом, а в другом – стол, на котором стояла лампадка с фонарным маслом, копоть от которого проникала в нос и грудь, так что при сморкании и плевании утром все было черно, пока легкие вновь не очищались в течение дня. Окно в этом каземате было замазано известкой, только оставалось незамазанным одно верхнее звено».

Почти все камеры Петропавловской крепости кишели насекомыми, из-за которых декабристы проводили бессонные ночи. А.С. Гангеблов, описывая один из своих казематов, сообщает: «Низкий свод этого каземата был обвешан паутиной и населен множеством тараканов, сороконожек, мокриц и других, еще не виданных мною гадов, которые только наполовину высовывались из сырых стен».

Часто вместо обеда узникам давали кусок черного хлеба и воду. Полковник А.М. Булатов объявил голодовку и отказывался от пищи, а на девятый день разбил себе голову о стену и от полученных ран умер. Нижние чины охранной команды не всегда строго соблюдали правила и втайне передавали узникам булки и даже носили от них на волю записки. Одна такая записка, переданная И.И. Пущиным, была перехвачена, после чего император написал коменданту крепости: «Узнать непременно, через кого Пущин писал, и запретить впредь сметь то делать, взяв меры против того». Рядовой А.О. Рыбаконенко, видя удручающее состояние В.И. Штейнгейля, вызвался передать записку его родным, но об этом стало известно коменданту крепости. Солдата наказали шпицрутенами, а потом отправили служить в один из дальних гарнизонов.