100 женщин великого мистификатора из Мелитополя

У него сегодня отличное расположение духа, показывает охотно, весело. Обладая огромной художественной интуицией, Тышлер очень чуток в общении с людьми. Раз взглянет — и сразу видит, с кем имеет дело. Конечно, он сразу понял, что все пришедшие сегодня любят и ценят его искусство. Часто между художником, который показывает работы, и теми, кто их смотрит, возникает холодок отстраненности, этакий тонкий ледок обоюдной скуки. Если скучно смотреть, то и художнику становится скучно показывать. К счастью, у нас дело идет к полному сближению. Суетится только Юра Мингазитинов, он прихватил кинокамеру и хочет снимать Тышлера. Но и смотреть он тоже хочет. Поэтому он то смотрит со своего стула, то вскакивает и начинает искать точку для съемки, а потом трещит аппаратом. Тышлера это явно отвлекает и раздражает. Но он ничего не говорит как человек тактичный и крайне деликатный. Все же треск кинокамеры заставляет его временами застывать с картиной в руке. Раз его снимают — нужно способствовать и позировать.

Я смотрю на картины Александра Тышлера. Их пронизывают поэтическая одухотворенность, полет воображения. В каждой — великая жизнерадостность кисти. И смотрю на самого Тышлера — невысокого, с красивой, черной с проседью головой, немного театральным сильным лицом и ярким пятном косынки, изящно повязанной на шее. Глаза у него, как маслины, большие и темные. Они светятся живым умом, бархатисто мерцают. Он взглядывает на каждого из нас остро, цепко, и его взгляд в это время словно освещен светом чистой души.

На голове Юры Мингазитинова уже блестят крупные капли пота от беготни, которая вносит в наше общение некоторую нервозность, но делать нечего. Тышлер от камеры тоже устал, но он видит, что человек работает, вошел в раж, в экстаз полнейший, а работу — любую — он ценит очень высоко. Еще бы не ценить ему, труженику, каких редко встретишь! А Юру унять уже невозможно, все его моторы пущены на полный ход. И Тышлер, стараясь не обращать внимания на съемку, продолжает показ.

Я сравниваю работы художника на одну тему «Расстрел голубя» и спрашиваю у Александра Григорьевича, почему он постоянно возвращается к ней и как она возникла?

— Это было еще в годы гражданской войны. Я прочитал в газете, — отвечает Тышлер, — что полиция какой-то страны поймала почтового голубя, который нес почту с агентурными сведеньями. По законам военного времени голубя расстреляли решением полевого суда. Так возникла тема.

Голубь Тышлера впервые появился в 1925 году. Это расстрелянный мир, попранное счастье. Образ-символ, поднятый до степени наивысшего обобщения. Пройдет еще несколько десятилетий, и над миром вспорхнет легкая голубка Пикассо. Идеи и образы подлинного искусства всеобщи, для них нет ни временных, ни географических границ!

Тышлер показывает серию «Цветочные полки». Это лирическая, искрящаяся, как маджари — вино из молодого винограда, — серия картин. Цвет у Тышлера интенсивный, свежий, осязательный. И вдруг те же синие, желтые, розовые, зеленые, фиолетовые, охристые краски становятся невыносимо печальными. Это уже картина другой серии «Смерть командира», написанная художником в 1937 году. Живопись утратила радость, она бесследно пропала, эта предвестница счастья, а тышлеровская живопись уже пропитана мукой, горечью, страданием.

И мне вспоминается один рассказ художника о том, как его на год разлучили с театром.

Александр Григорьевич рассказывал, что в архивах царского цензурного ведомства отыскали пьесу М. Кульбака «Разбойник Бойтре». Михоэлс добился разрешения на ее постановку в ГОСЕТ. Вот как об этом писал сам режиссер в газете «Известия» 9 октября 1936 года: «Жесточайшие гонения и преследования евреев в мрачную эпоху Николая I, тяжкие законы о рекрутчине и выселении евреев из деревень, скитания бесприютных, вымирающих от голода и болезней бедняков по лесам и дорогам — все это образует исторический фон пьесы. На этом фоне автор воспроизводит легенду о народном разбойнике–мстителе Бойтре, беглом рекруте, ставшем вожаком бедняков.

В противовес своим некоторым старым постановкам, идеализировавшим прошлое, рисовавшим его в мягких, лирических тонах, театр в этой постановке стремится показать нарастание в еврейских массах гнева и ненависти к своим угнетателям. Строя свою работу на внимательном изучении истории, мы хотим дать советскому зрителю кипящий социальными страстями народный исторический спектакль, глубоко национальный по форме, пронизав его еврейской песней и музыкой».

Художником спектакля был А. Тышлер.

— В отряде Бойтре были разные люди, — рассказывал художник, — и одеты они были по-разному. Там был отчаянный люд, голь и беднота, были и степенные старцы в черных лапсердаках, рубахах и хитонах. У кого были лапти, а у кого кожаные сапожки.

Директором театра была жена вождя сибирских партизан Лошаковича. Она знала многих членов правительства, со многими из них прошла по ссылкам, этапам и тюрьмам. Ее богатый революционный опыт был нашему театру на руку.