1000 лет радостей и печалей

Неровные каракули на его страницах описывали точные даты и время моих уходов и возвращений, а также номерной знак каждого автомобиля, который приезжал ко мне в студию. Я думал об отце и начинал понимать, какие страдания ему пришлось вынести, поскольку при коммунизме быть под постоянным наблюдением — обычное дело. Независимому человеку при такой беспрестанной слежке вся жизнь покажется тюремным заключением. Со временем эта навязчивость стала вызывать у меня невыразимое утомление, как будто во мне поселилось инородное тело и контролирует мои суждения о себе и о людях вокруг. Я не знал, когда следующая за мной по пятам тень решит продемонстрировать силу и оставит ли она меня когда-либо в покое. Я чувствовал, будто карабкаюсь по отвесной скале и должен крепко держаться каждую секунду, чтобы не сорваться с высоты у всех на виду.

В январе снесли мою шанхайскую студию, а в феврале более ста человек было задержано по политическим причинам, и среди них ученые, адвокаты и студенты университетов. Правительство было встревожено тем, что так много людей жаждало перемен. Чтобы ослабить давление, я решил открыть студию в Берлине. Но я не планировал уезжать из Китая навсегда — я считал, что это инородный политический режим должен покинуть страну, а не я.

Глава 18. Восемьдесят один день

Среди кошек, живущих у нас в Цаочанди, была одна длинношерстная, ее звали Тяньтянь, а другая, короткошерстная, носила имя Дайдай. Однажды Тяньтянь научилась открывать дверь: подкрадывалась к ней, прыгала на ручку и крепко держалась, пока дверь не откроется. Дайдай видела это и пользовалась возможностью выскользнуть за ней следом.

Примерно тогда же человек десять полицейских трижды приходили в студию проверять у людей прописку, в том числе однажды они заявились ночью под предлогом проверки пожарной безопасности. Деревенский чиновник, который когда-то призывал меня «быть смелее», с глазу на глаз сказал моему другу: «Предупреди Ай Вэйвэя — он серьезно влип. Скажи ему, чтобы перестал делать все эти штуки, которые нравятся иностранцам, но задевают чувства китайцев». Вскоре после этого рядом с Чжао Чжао остановилась машина. Водитель открыл окно и сказал ему, что в деревне для слежки за мной разместилось восемнадцать человек.

Конечно, я понимал угрозу, поскольку сосуществовал с ней каждый день. Моя защита своих прав, мое умонастроение, мое самоощущение, мое мировоззрение — все это формировалось под влиянием этой угрозы. Неважно, сколько человек за мной следит — восемнадцать или восемнадцать сотен, — это меня не остановит, я буду и дальше делать то, что должен.

Утром 3 апреля 2011 года в доме было тихо, как обычно. Сяо Пан, мой водитель, отнес мою черную дорожную сумку в багажник. Мы собирались ехать в аэропорт, до которого было двадцать минут езды. У меня был билет на рейс в Тайбэй с остановкой в Гонконге. Осенью должно было состояться открытие моей персональной выставки в Музее изобразительных искусств Тайбэя.

Я положил в сумку шесть футболок, шесть пар нижнего белья, шесть пар носков, ноутбук и камеру. С тех пор, как родился Ай Лао, мы с Ван Фэнь проводили дни вместе, а вечерами я возвращался в Цаочанди. Там мы жили с Лу Цин — вполне мирно, но у каждого была своя жизнь, не связанная с другим. Обычно Лу Цин готовила мне десятидневный запас лекарств от высокого давления и диабета, но в этот раз почему-то положила в пластиковый пакет лекарств на два месяца, а также записку с напоминанием, как их принимать. Хотя мы больше не были близки, она, как обычно, проводила меня до ворот.

На заднем сиденье машины находилась моя новая помощница, Дженнифер Ын — молодая канадка, с которой я несколько месяцев назад познакомился в Twitter. Это была наша первая совместная поездка за границу. Около восьми часов утра мы прошли регистрацию и собирались проходить таможенный контроль, держа в руках паспорта и посадочные талоны. Зал вылетов был почти пуст; мы встали в разные очереди и стали ждать. Дженнифер оказалась первой. Пограничник взял телефон и стал куда-то звонить, глядя в ее паспорт, потом появился полицейский и отвел ее в сторону. Что-то было неладно.

Подошла моя очередь. Пограничник открыл паспорт и поднял голову, принявшись пристально меня рассматривать. Я уже знал, что будет дальше. Другие полицейские, рассредоточенные по всему залу, направились в мою сторону, а инспектор жестом пригласил меня в комнату слева. «Зачем вы это делаете?» — спросил я. А он ответил, что меня признали угрозой государственной безопасности. Дженнифер пропала из вида.

Несколько агентов государственной безопасности втиснулись вместе со мной в комнатку. «Давайте найдем место для беседы», — сказал мне старший и попросил передать ему мой мобильный телефон. В ответ я вытащил батарейку из своей Nokia. Мы поехали на лифте на первый этаж и прошли к белому фургону, припаркованному на другой стороне дороги. Я узнал человека, который пару дней назад приходил ко мне в студию под предлогом переписи населения. «Прости меня за это, старина Ай», — сказал он, открывая дверь.