1000 лет радостей и печалей

Для начала я планировал подтянуть свой английский, а потом отправиться в Нью-Йорк изучать искусство. По совету Чжоу Линь я принялся ходить по улицам и звонить в двери, не успев даже оправиться от смены часовых поясов. Если кто-то открывал, я со словарем в руках сбивчиво представлялся студентом из Китая и спрашивал, не найдется ли для меня работы. «Я могу делать что угодно», — говорил я. Вскоре мне повезло: одна женщина поспешила к двери и при виде иностранца на пороге на мгновение разинула рот, а потом просияла, как миссис Никсон в момент знакомства с пандами в Пекинском зоопарке.

Работа по уборке дома и заднего двора этой женщины мне отлично подошла, поскольку не требовала навыков общения, а выполнять ее я мог быстро и эффективно. Правда, сложно было разобраться с широким ассортиментом чистящих средств, каждое из которых имело определенное назначение и способ применения. Это была моя первая оплачиваемая работа, и за день я зарабатывал больше, чем получил бы в Пекине за несколько месяцев. Если у хозяйки дома не было мелочи, она просто округляла сумму, и такого рода чаевых мне хватало на целую упаковку мороженого. Закончив работу, я оставлял ключ под ковриком у двери и уходил.

Я записался на уроки английского, где занимались ученики со всех концов света, говорившие на самых разных языках. Нас объединяла жажда новой жизни, но одежда и речь выдавали наши бессистемные попытки культурной адаптации. Однажды утром в начале марта наша высокая стройная преподавательница вошла в класс своей обычной стремительной походкой и произнесла специально медленно, чтобы мы могли разобрать: «В президента Рейгана стреляли». Сначала показалось, будто это какой-то американский прикол, но, действительно, Рейгана пытались застрелить после всего лишь трех месяцев на посту президента. Американское помешательство на огнестрельном оружии расширило мои представления о правосудии: в Китае я рос с убеждением, что ружья имеют только солдаты.

В свободное время я отправлялся в Филадельфийский музей изящных искусств, где было тихо, как в церкви, разве что иногда несколько элегантно одетых дам прохаживались возле экспонатов. Когда мы жили в Синьцзяне, отец хранил подальше от детских глаз альбом с изображениями скульптур Родена, и каждый раз, когда мне удавалось взглянуть на них, мое лицо заливалось краской, а сердце бешено колотилось. Теперь, когда я стоял перед «Поцелуем», белая мраморная плоть любовников была твердой и холодной, без того загадочного сияния, которое когда-то мне виделось в этой скульптуре.

В одной из галерей на деревянном табурете было закреплено велосипедное колесо; две большие стеклянные панели, одна над другой, обе в трещинах и сколах, предлагали зрителю задуматься о связи между «Территорией невесты» сверху и «Машиной холостяков» снизу. Работа Étant donnés («Дано»), которую художник тайно собирал в течение двадцати лет, предлагала заглянуть в дырочку в старой деревянной двери, чтобы увидеть обнаженную женщину, лежащую с раздвинутыми ногами на снопах соломы с маленькой масляной лампой в вытянутой руке (такие лампы мне были хорошо знакомы). Я был настолько поглощен созерцанием этих произведений, что не запомнил имени художника, и пройдет немало времени, прежде чем я пойму, насколько важную роль ему предстоит сыграть в моей жизни.

Вскоре Чжоу Линь перевелась в Беркли, чтобы изучать программирование, и я переехал за ней следом. На западном побережье царила расслабленная атмосфера, солнце настраивало всех на беззаботный лад. На северной границе университетского городка стояло здание бывшего женского студенческого клуба, которое теперь занимало общежитие под названием «Пакс хаус», где проживало порядка двадцати студентов. Я устроился туда уборщиком, и мое жалованье покрывало аренду комнатушки в мансарде. Каждую неделю, помимо мытья посуды, я должен был приносить продукты из супермаркета и класть их в холодильник, который был выше меня. Часто бывало, что, когда я в следующий раз открывал холодильник, там уже ничего не оставалось, как будто продукты испарялись волшебным образом.

Чжоу Линь справлялась с огромной учебной нагрузкой с точностью туго заведенных часов, а в свободное время ездила на велосипеде помогать одинокому старику. Я зарабатывал различными мелкими поручениями, уборкой дворов и ремонтом домашних приборов. Кое-как прожив таким образом год, я почувствовал, что, если задержусь в Беркли, мой мозг на этом постоянном солнце совсем заклинит. К счастью, меня приняли в Школу дизайна Парсонса со стипендией. Чжоу Линь радовалась за меня, но было очевидно, что наши пути расходятся, подобно тому, как созревший фрукт падает с ветки, когда приходит время.

В день отъезда я нашел у себя на столе открытку: «Однажды я увижу твое имя в газете». На ней стояла подпись одной из студенток общежития — сумасшедшей девчонки, футбольной фанатки. Кажется, она разглядела во мне то, чего другие не замечали.

Я добрался до Нью-Йорка к Рождеству. Стоя на углу 14-й улицы, лицом к Юнион-сквер, я уже чувствовал себя частью этого волшебного города.