1000 лет радостей и печалей

Теперь я был настолько занят, что мать наконец могла больше не беспокоиться. В последующие несколько лет я выполнил почти шестьдесят архитектурных проектов, больших и маленьких, — от проекта, планирования и реставрации до ландшафтного дизайна; некоторые заказы приходили от частных лиц, а некоторые — от государственных учреждений. На тот момент мои отношения с властями пока еще не стали напряженными.

Среди заказов было несколько жилых комплексов неподалеку от моей студии, спроектированных в едином стиле, различающихся только материалом, — некоторые предполагалось возводить из серого кирпича, а другие — из красного. Время шло, и я не видел необходимости приезжать на стройплощадки, потому что все дома были настолько минималистичны, что в процессе строительства их нельзя было ни испортить, ни улучшить. В Китае мое прагматичное отношение к проектированию вызывало споры по поводу эстетики архитектуры, которую раньше по большей части игнорировали. Я исходил из предпосылки, что хотя архитектура и обращается к жизненным потребностям и понимать ее можно по-разному, так или иначе она связана с эстетическими и философскими вопросами. Время шло, и мне становилось все яснее, что политика мешает творчеству и хорошая архитектура невозможна без более свободного, более гражданственного мироощущения и демократического общества, ориентированного на науку.

Некоторое время я тратил все силы на решение практических задач, зачастую скучных; я занимался проектированием и строительством, неизбежными обсуждениями с застройщиками и исполнителями. Бесконечные проблемы, с которыми я сталкивался, были характерны для мира, в котором мы тогда жили, и к этим трудностям меня подготовили мой опыт и размышления в течение многих лет, в том числе в детстве, когда жил с отцом. Но архитектура — часть общественной жизни, где идея самовыражения немыслима. Когда смысл определяется властью, независимости мнений не существует, и все является продолжением властного дискурса.

После смерти моего отца состоялось несколько торжественных церемоний. В 2002 году муниципальное правительство Цзиньхуа пригласило меня спроектировать Парк культуры имени Ай Цина неподалеку от центра Цзиньхуа. Сначала я сомневался в том, что это подобающий способ почтить его память, но мать все же убедила меня согласиться. Она сказала, что, если я не возьмусь за проект, его исполнит кто-нибудь другой и результат мне может не понравиться.

Посещение родных мест привело меня в уныние. В хаосе и вандализме времен «культурной революции» все старое исчезло без следа, и я не смог найти ничего похожего на пасторальные сцены из стихотворений отца. Я видел лишь скверно построенные дома и заброшенные стройки. Речки, где жили пресноводные мидии, были замусорены пластиковыми бутылками, а дороги забиты строительной техникой и мопедами, отчего ранние годы жизни отца стали казаться мне еще более не похожими на мои.

Когда я приехал в Фаньтяньцзян, где отец родился, то увидел там те самые два древних камфорных дерева. Секретарь парторганизации деревни провел меня по улицам и аллеям, объяснив, что усадьбу Цзянов со времен отца успели перестроить. Мы зашли в дом, где жила Даяньхэ, и я увидел, что ее младший сын теперь был худым, морщинистым стариком. Могила деда выглядела как холмик на одном из полей. Мне все казалось чужим, и я не чувствовал, что приехал в родные места.

Под Парк культуры имени Ай Цина выделили место на берегу реки Иу. Но для предотвращения наводнений реку направили в бетонное русло, так что не оставалось ни природного ландшафта, ни прогулочной зоны. Когда я подчеркнул важность доступной среды для успеха всего проекта, город согласился включить в проект и второй берег. Главная площадка тянулась целую милю вдоль южного берега. Мой проект включал в себя комплекс из тридцати шести колонн, образующих подобие лабиринта на ровной площади, а также спускающиеся к воде ступени, расположенные под углом и тоже сделанные из добываемого неподалеку камня. Таким сочетанием воды и камня я хотел напомнить строки одного из отцовских стихотворений:

Волна, за ней другая
без устали кидаются на риф.
…
Но камень — стоит как прежде,
глядя на море с улыбкой…[38]

Однажды в октябре 2002 года мне позвонил Ули Сигг и сказал, что одно швейцарское архитектурное бюро пригласили поучаствовать в конкурсе проектов стадиона для Олимпиады в Пекине. Команда Herzog & de Meuron искала китайского партнера, и Сигг порекомендовал меня. Я мало что знал об этих архитекторах, но сразу согласился, так как был убежден, что нет ничего невозможного.