101 Рейкьявик

После этого — пауза. Я чувствую себя так, будто сморозил глупость. Голод и бессонница скоро доконают меня. Желудок как дрянное радио, настроенное на «поиск». Хочу кофе с печеньем. Завтрак. Я обращаю свои молитвы к кофейнику, который попыхивает себе на кухне и извиняется за промедление кряхтением, как человек, который слишком надолго засел в сортире. Рассматриваю Сару, чтоб не срубиться. Да… Она чем-то похожа на Джейн Фонду. Божество, покрытое морщинами. Да… Джейн — бутылка, а она — банка. Сара — бывшая царица ночи, а теперь — массовик-затейник в кафе «Розенкранц». Темноволосая, накрашена темным, с налетом испитости на лице, помимо макияжа, — или это такой свет от лампы? В ее глазах я насчитал 1040 (20×52) уик-эндов (блестящая карьера от дискотеки «Глёймбайр» до отеля «Исландия»), а потом опустил глаза. Подозреваю, что папа у нее сто пятьдесят шестой. Она сказала в каком-то интервью, что перевалила за сотню. Вот был бы прикол, если бы они все вместе пришли в бассейн. Сара. Бассейн… Где она, а где я! Я спал всего с шестью, не больше. До смешного мало. Да… Во мне что-то не так. Вот я весь. С моими шестью в джакузи, а Сара в это время плавает со своей сотней в глубоком бассейне. Да я бы со своими и в джакузи не сел. Мне ни разу не попалось никого дороже 30 000, а это, по-моему, такая цена эскорт-услуг в Амстердаме. Ну да… Хофи вначале тянула на 40 000. «Почему ты мне тогда за это не заплатил?» Ведь так она сказала? Я потягиваюсь на диване, пытаясь принять горизонтальное положение, чтобы проверить, нет ли у папы на запястье номерка на синей резинке[95]. От стекла на журнальном столике блики.

Мама: Хавстейнн, а твоя мама у тебя была?

Хавстейнн: Да, а еще Гейри, Сарин брат.

Бабушка: А? Где я была?

Папа: Я ей сказал, что ты вчера была у нас в гостях. Вчера вечером.

Бабушка: Да, да… А я надолго оставалась?

Папа (с улыбкой): Нет-нет. Мы тебя к десяти отвезли домой.

Бабушка: Вот и хорошо. Мне надо вовремя ложиться.

Я представляю Сару голой. Нет, лучше опять одеть. У нее груди приспустились, надо подкачать. Она на них слишком долго ездила. Это не здорово; я о них столько слышал, о них в свое время много говорили. Деликатесы. Я представляю, что я голый рядом с ней, одетой. Сережки на ней, наверно, шестьсот семьдесят третьи по счету. Дырки в ушах растянулись. «Where have all your earrings gone?»[96] Что же это за песня?[97] Эльса принесла кофе.

Мама: Ты новые чашки купила?

Эльса: Да, правда, красивые? Мы их покупали в Бостоне этим летом. Лолла, тебе сидеть удобно? Дать тебе стул?

Лолла: Нет-нет, все нормально.

Лолла сидит между мной и мамой. Коленка, коленка. Коленка, коленка.

Папа: Ну, как, Вагн, у вас там много снегу намело?

Вагн… Вагон… Да, точно, его зовут Вагн. У Магги отчество Вагнссон.

Маггин папаша: Ну, пожалуй, побольше, чем у вас в городе.

Папа: Ага.

Маггин папаша: А вообще я считаю, нам этой зимой просто повезло.

Папа: Правда?

Маггин папаша: С тех пор, как у нас появился джип, — совсем другое дело.

Папа: Ты джип купил?

Маггин папаша: Да, знаешь, «тойоту» — новье. Теперь стало гораздо легче.

Папа: Легче, говоришь?

Маггин палаша: Да, совсем другое дело, не то что когда…

У тинейджера глубоко-глубоко под напластованиями спортивных кофт пищит телефон; диванное семейство непроизвольно дергается и смотрит на него с ужасом в глазах. Вдруг ему пришел приказ пустить их в расход? Парень дает звонку отбой и смотрит на телефон.

Маггина сестра: Кто звонил?

Тинейджер: По-моему, папа.

И снова молчание. Все думают об этом папе. И все представляют, как он сейчас звонит по телефону. Из автомата возле тюрьмы на Литла-Хрёйн, по телефону в машине перед закрытым кафе на мысу Гранди, по мобильнику в темной студии в Хабнарфьордуре…[98]

Папа: Японские джипы сейчас стали такие клевые.

Маггин папаша: Да, интересные такие машинки…

Интересные? Наверно… Я рассмеялся. Где-то глубоко во мне, по бездорожью, где только на джипе и проедешь, канает на пониженной передаче смех. Ну-ну… Кофе жидковатый. Молчание. Мы все смотрим в сад. У нас тут снова мебельный салон. Мы следим за тем, как восточный край неба мало-помалу темнеет, как гора Ульварсфетль борется за жизнь со всепоглощающим мраком, эта борьба заведомо обречена, геройски безнадежная борьба, ее сотрут с карты видимого… Что мне лезет в голову? Откуда такие фразы? Из книг. Читать вредно. Книги — для бездуховных. Дух сам придет, надо лишь вдохнуть его. В невыкуренной сигарете мыслей больше, чем в пятитомнике исландских саг.