101 Рейкьявик

Но вот все вернулось на свои места: кассета в видик, Магги на кресло, и у нас Рождество — опять. Повторный показ. Это оказалась запись прошлого Рождества, здесь же, в этой же гостиной. Гости те же, нет только Лоллы. Ракурс — из хозяйского кресла. Ленивые-ленивые движения оператора. Он дает панораму семейства на диване, на них всех примерно такие же лотерейные костюмы. Папа в телевизоре говорит.

Папа: Ну что, Вагн? Ты, говорят, джип купил?

Маггин папаша: Да, разорился на «тойоту», машина — новье. Теперь у нас совсем другая жизнь.

Папа: Правда?

Маггин папаша: Да, точно, совсем другая жизнь. Совсем все стало по-другому…

Сканирую диван. У всех на лице улыбки. Быстро смотрю на маму и Лоллу. Они тоже улыбаются, но у Лоллы улыбка более саркастическая. Святый Халлдоре Кильяне! Что вообще происходит, блин, на фиг! «Совсем другая жизнь…» А вот не совсем! Я чувствую себя как Эйнштейн в гостях у Франкенштейна. Я — Эйнштейн в гостях у всех Франкенштейнов в истории мирового кино. Эту публику надо похоронить вместе с их «хоум видео» — как фараона со всей амуницией, — чтоб они могли смотреть его на том свете. Или мы уже на том свете? На том берегу. Фьорда.

Ну да… Может, вместо того, чтоб идти на семейный обед, лучше смотреть его по видику? Тогда не придется ломать голову, что тебе говорить. В прошлом году вроде бы было веселее. Рождество-94 удалось на славу. Действительно, почему бы не повторить его? Минут через десять я точно засну. Смотрю на бабушку. Даже она зевает, а уж она вроде бы ко всему должна была привыкнуть за долгие годы альцгеймера. Я вот-вот уроню голову на грудь, но вздрагиваю, потому что из телевизора слышится голос Магги-ной сестры: «Хлин, а ты сейчас где работаешь?» Ну я и даю… На видеозаписи я в другой рубашке и бормочу что-то насчет компьютеров. Потом прибегает собачка и чихает от моих носков…

Засыпаю.

Мне снится джакузи. Я сижу там со всем семейством. Мы сидим в джакузи на диване. Мы полностью одеты. Я перднул. от этого разом включились все массажные примочки, с громким бульканьем и хлюпаньем. Эльса просит меня сделать так еще раз, ей надо заварить еще кофе. Мама рядом со мной, в промокшем костюме, она встает…

Просыпаюсь.

Лолла встала. Нам пора домой. Я восстаю из мертвых. Кажется, никто не заметил, как я отрубился. Или как? Мама помахивает сумочкой. Значит, настала пора прощаться. Чтобы сократить прощание — это пятнадцатиминутное торчание на пороге, походы на кухню за рецептами салатов и треп о том, что «надо непременно еще раз так собраться», — я незаметно проносочиваюсь в туалет. Мне надо протиснуться между диваном и какой-то пальмообразной фигней в кадке, и я ненароком задеваю затылок Маггиного папаши. Весьма неудачно. Проснулся я, как обычно, с эрекцией, и мой приятель наталкивается на редковолосый затылок. «Ой, извини», — говорю я. Ваги взглянул на меня, и я вижу в этих насквозь проджипленных перестрахованных глазах слабый намек на уважение, и он отвечает: «Ах, извини, ничего, ничего». Может, с этим контингентом так и надо? Эрекцией — прямо по затылку?

Эльсин и Маггин сортир. Он пользуется «Расо Rabanne». Электрической бритвой. Лентяй. Я уже готов раздрочить свою эрекцию, но Эльсина упаковка «Тампакса» выкачивает из меня всю кровь. Elsa Always Ultra Nice[99]. Сажусь на унитаз, поджидаю, пока он обмякнет, чтоб его можно было загнуть и помочиться.

Член. Два разных характера. Когда болтается и когда стоит. Все равно как человек: пьяный или трезвый. Когда мой дружок в ударе, он отрывается по полной, и на уме у него всякая крейза, а когда он не стоит — он незаметный, смущенный, покоится на подушке из яиц, и его безумно мучит совесть за вчерашние безумства, и он только и способен, что мочиться прозрачной колой.

«Мочиться сидя». Кто-то чересчур крутой брякнул, что так делают одни бабы. Они, наверно, эрекции в глаза не видали. На ручке двери Эльсино полотенце. Нюхаю его. Запах похож на мамин, только здесь, пожалуй, больше «Джонсонс Беби». Спускаю за собой в унитазе. Хочется что-нибудь стибрить, однако после трех часов без курева я совсем загибаюсь. Но вот нахожу в шкафчике коробочку с таблетками в гнездах. Если я вытащу следующую, у мамы появится еще один внук. Доброе дело? Может, это будет Хлин Бьёрн-младший? Да. И я приду на его конфирмацию: старик-дядя, с таблеткой на ватке в коробочке, оправленной в красивое ожерелье, попрошу минуточку внимания, произнесу небольшую речь, в которой расскажу о происхождении этого конфирманта и сделаю философский вывод, изящно сопоставив полграмма белого вещества и целую человеческую жизнь.

Потом вручу подарок, и новоиспеченный конфирмант бросится мне на шею, в своем дурацком костюме, с пухом на верхней губе и парой припудренных прыщей на лбу, желая сказать: «Спасибо! Ты спас мне жизнь!» — но сообразит, что это не совсем то, и скажет:

— Ты создал меня!

Я чувствую себя Богом, когда вытаскиваю одну таблетку из гнезда. Кладу ее в карман хофийской рубашки и умываю руки, немного повозившись с краном и смесителем.