1066. Новая история нормандского завоевания

Вильгельм из Пуатье хотя и не говорит ничего определенного о Гарольде, сообщает, что герцог Вильгельм изменил свое мнение и позволил «всем, кто того желал», забрать тела погибших англичан для погребения. Все эти последовавшие за битвой действия заняли несколько дней; Вильгельм, опасаясь появления нового соперника, желающего продолжить борьбу (и надеясь, что англичане образумятся и прекратят сопротивление), держался поблизости от поля битвы и своих стоящих в Гастингсе кораблей. Нормандцы полностью разграбили местность вокруг гавани, чтобы добыть себе пропитание и заодно запугать местных жителей. В поисках провианта отряды нормандских фуражиров побывали и к западу от Гастингса. В «Книге Страшного суда» следы нормандских посещений можно проследить по резкому падению доходов от поместий непосредственно после завоевания. Нормандцы доходили на западе до самого Льюиса и на севере — до Акфилда.

Но Вильгельм не дождался ни нового противника, ни изъявлений покорности. Герцог справедливо сомневался, что лондонцы покорно примут исход битвы при Гастингсе, не говоря уже о жителях северных земель — области датского права. Он понимал, что нортумбрийцы будут держаться за свою независимость, пока их не заставят отказаться от нее силой, а кроме того, люди из Дэнло могут начать прощупывать почву для заключения союза с датским королем Свейном, который отнюдь не забыл о своих правах на трон.[140] Но Свейн колебался и не предпринимал никаких активных действий до 1068 года.

Те немногие члены уитенагемота, которые остались в живых, в смятении съехались в Лондон, чтобы обсудить имеющиеся возможности для передачи короны. Многие высказались в пользу Эдгара Этелинга.[141] В отличие от Гарольда, Этелинг мог с полным правом отвергнуть любые притязания нормандского герцога и не был осужден папой. Некоторые считали именно его подлинным и полноправным наследником английской короны. Хронист Хариульф из Сен-Рикье в 1085 году обвинял короля Гарольда в незаконном присвоении королевской власти и регалий, поскольку тот изгнал родственника короля Эдуарда, «кузена Эльфгара» (очевидно, имеется в виду Эдгар, племянник короля), которого Эдуард намеревался сделать своим наследником.[142] С другой стороны, Эдгар родился, когда его отец Эдуард Изгнанник жил в изгнании в Венгрии и не имел в Англии сторонников. У него не было ни богатств, ни союзников. Он был всего лишь подростком примерно четырнадцати лет, возможно, самым младшим из детей, родившихся от позднего брака[143] Эдуарда Изгнанника.

После гибели Гарольда в пользу Эдгара Этелинга высказались архиепископ Элдред Йоркский и значительная часть лондонцев, но другие — в том числе эрлы Эдвин и Моркар и, вероятно, архиепископ Стиганд[144] Кентерберийский — не спешили вставать на его сторону. Вдова короля Эдуарда, Эдита, с тревогой наблюдавшая за развитием событий из своей резиденции в Винчестере, также не имела причин ратовать за Этелинга. Как покажет время, Эдгара поддерживали и жители других областей, особенно в Фене на востоке Англии. Когда умер аббат Леофрик из Питерборо (это случилось в День всех святых, в среду 1 ноября), монахи выбрали на его место одного из братьев, провоста или приора, по имени Бранд, отпрыска зажиточной линкольнширской семьи и брата богатого королевского тэна Аскетиля (который незадолго до этого погиб либо при Стамфорд-Бридже, либо при Гастингсе). Аббат Бранд, к великому возмущению нормандского герцога, отправился за утверждением своего избрания к Этелингу, «потому что люди считали, что он должен быть королем», и Этелинг «с радостью одобрил назначение»; ему, несомненно, льстило это признание правомерности его притязаний на трон.

К тому времени Вильгельм уже подчинил себе Лондон и не собирался терпеть проявлений непокорности. Однако «добрые люди» вступились перед герцогом за аббата, который был «очень хорошим человеком», и убедили Бранда предложить нормандскому герцогу сорок марок золотом, чтобы тот признал его аббатом. Бранд так и сделал. Но далее автор с грустью замечает, что «после этого беды и зло обрушились на монастырь. Боже, помилуй его!».[145]

В течение двух недель после битвы при Гастингсе, с 15 по 30 октября, знать и духовенство, собравшиеся в Лондоне, продолжали колебаться; как саркастически замечает составитель Англосаксонской хроники, «всегда, когда нужно было выступать, дело затягивалось день ото дня».[146] Тем временем герцог, не получив признания ни от одного представителя знати, решил, что пора переходить от слов к делу.[147]