11.22.63

Голос явно немолодой, непохожий на тех диких ребят, и прозвучало это не с их, а с моей стороны улицы. Тот мужчина, судя по его голосу, был под градусом. А еще было похоже на то, что говорит он сам с собой. Я отправился на этот голос.

— Мать’во’еб! — вскрикнул голос раздраженно. — ’лядь сраная!

Наверное, он был от меня в квартале. Прежде чем до туда добраться, я услышал металлический лязг и тот голос завопил:

— Убирайтесь прочь отсюда! Богом проклятые сопляки сучьи! Убирайтесь прочь отсюда, пока я не достал свой пистолет!

Ответом на это прозвучал насмешливый хохот. Это были те сорвиголовы, парни-планокуры, и голос, который отозвался, бесспорно, принадлежал тому из них, который показал мне сраку:

— Единственный пистоль, который у тебя есть, прячется у тебя в штанах, да и у того, могу поспорить, кривое дуло!

Вновь хохот. А следом высокий металлический звук «спеннньг».

— Уебки, вы сломали мне спицу! — теперь в голосе того мужчины, который кричал на них, уже зазвенел страх. — Прочь, прочь, стойте, где стоите, на своей стороне!

Тучи разошлись. Через щель была видна луна. В ее неуверенном свете я увидел старика в инвалидной коляске. Он сидел немного впереди, на перекрестке Мэйн-стрит с Годдард-стрит, если этой улице не изменили название. Одно колесо его застряло в канаве, от чего кресло тележки пьяно перекосилось на левую сторону. Парни уже двинулись через улицу к нему. Тот, который послал меня на хер, держал рогатку с заряженным в нее большим камнем. Этим объяснялся тот металлический лязг.

— Есть старые баксы, дед? Впрочем, нам сгодятся и новые баксы, а консервы, есть?

— Нет! Если в вас нет ни грамма совести, чтобы вытянуть меня из канавы, в которой я застрял, то хоть оставьте меня в покое, идите своей дорогой!

Но они уже раздрочились и просто так отступиться не желали. Они собирались ограбить его даже на то мелкое дерьмо, которое он мог иметь, возможно, еще и побить, а перевернуть его, так это наверно.

Джейк с Джорджем слились воедино, и у обоих в глазах покраснело от злости.

Внимание поганцев все было направлено на старикана в инвалидной коляске, и они не заметили, когда я направился к ним по диагонали — точно, как тогда на шестом этаже Книгохранилища. От моей левой руки все еще было немного пользы, однако правая, укрепленная трехмесячным курсом физиотерапии сначала в Паркленде, а потом в «Эдемских садах», была в полном порядке. Ну, и были еще остатки меткости, благодаря которой я когда-то выступал третьим бейсменом в школьной команде[691]. Первый обломок цемента я влепил прямо в грудь тому, который засветил мне свою сраку. Он вскрикнул от боли и удивления. Все ребята — их там было пятеро — обернулись ко мне. И когда это произошло, я увидел, что лица у них такие же изъеденные, как и у той испуганной женщины. Парень с рогаткой, юный мистер На Хер, выглядел хуже всего. На том месте, где у человека торчит нос, у него не было ничего, кроме дыры.

Я перебросил второй кусок цемента из левой в правую и метнул его в самого высокого из ребят, одетого в огромные мешковатые брюки, подтянутые вверх так, что их пояс сидел у него едва ли не на груди. Он задрал руку, защищаясь. Камень ударил по руке, выбив из нее на землю папиросу. Лишь взглянув на мое лицо, он развернулся и побежал. Следом рванул и Голосракий. Осталось трое.

— Покажи им, как козлам рога вправляют, сынок! — завопил старик в кресле-каталке. — Ради Христа, они этого заслужили!

Я в этом не сомневался, но их было больше, а мой боезапас закончился. Когда имеешь дело с подростками, единственный возможный способ победить в такой ситуации — это не выказывать страха, только натуральную грубость взрослого. Тебе нужно наступать, и именно это я и сделал. Я схватил правой рукой мистера На Хер за перед его рваной майки, а левой выхватил у него рогатку. Он вытаращился на меня, глаза широко раскрыты, но не пошевелился, чтобы организовать какое-либо сопротивление.

— Ты серло, — произнес я, приблизив свое лицо вплотную к нему…и начхать, что там не было носа. Он вонял потом, дурью и глубокой немытостью. — Что ты за серло такое, чтобы нападать на деда в инвалидной коляске?

— Что вы за…

— Чарли Блядь Чаплин. Тот, который ездил в Париж, где леди любят танцевать. А теперь пошел на хер отсюда.

— Отдайте мне мою…

Я понял, чего он хочет, и шарахнул ей его в центр лба. Брызнула одна из его язв, и боль, несомненно, была дьявольская, так как глаза у него наполнились слезами. Я же преисполнился отвращением и сожалением, но ничего из этого я старался не выказать.

— Ничего ты не получишь, серло, кроме шанса убраться отсюда раньше, чем я вырву из твоей, несомненно, гнилой мошонки твои никчемные яйца и запихну их в ту дыру, где у тебя должен был бы расти нос. У тебя один шанс. Пользуйся. — Я набрал в грудь воздух, и тогда закричал ему прямо в лицо, брызгая визгом и слюной. — Убегай!