12 смертей Грециона Психовского

– Мы сохраним его останки, – ответила Инара. – И посмотрим, достаточного ли будет этого крючка Тиамат, чтобы удержать созданного в ее честь Змееносца над нами. Ну а если этого не выйдет… думаю, мы переживем несколько дежавю.

– А если это как-то сломает… вселенную в целом? – напрягся Федор Семеныч.

– Вселенная как-нибудь залатает эту дыру, она всегда так делает, ей не привыкать, – улыбнулась Бальмедара, потом повернулась к Грециону и спросила: – А что вы будете делать, профессор?

– А что мне нужно делать? – покрутил бокал в руках Психовский.

– Вы теперь Змееносец, – уточнила магиня. – И если вы останетесь в Лемурии, то жизнь ваша станет едина для всех оттисков— навсегда. Если, конечно, останки будут работать…

– А если нет? Если не останусь?

Бальмедара пожала плечами.

– Тогда дежавю, и все версии в иных вариантах реальности, вернутся – единый канат распутается до ниточек.

Психовский опустил голову и призадумался – быть единым для всех оттисков это, конечно, здорово, и никакого тебе дежавю, и частью Дракона без своего же ведома точно не станешь. Да и в Лемурии тепло, чудные ночи, а о снеге никогда не слыхали – это отдельна радость. Но все же… чем больше его, Грециона Психовского, в разных оттисках, тем больше приключений и тем насыщенней жизнь на всех Греционов вместе взятых, а на месте профессор усидеть не мог дольше положенных университетских занятий.

– Что я буду делать? – улыбнулся Грецион. – Пожалуй, вернусь обратно – у нас с Фебом еще турне не закончено, да и с моей одеждой надо что-то делать, устрою себе хороший шоппинг. После борьбы с собой внутри Дракона, и с Драконом внутри себя, это то, что нужно.

– И пара сладких вафель, – мечтательно отозвался Аполлонский который, вместо того, чтобы есть угощения, зарисовывал их.

– И пара сладких вафель, – хмыкнул профессор.

Бальмедара кивнула.

– Господин Сунлинь Ван… А вы что будете делать? Помните, вы говорили, что Вавилонский Дракон – ключ к Философскому Камню, – профессор сделал глоток из кубка. – И эти ваши глаза насчет королевского золота моих глаз… теперь я понимаю.

– Да, – добавила Инара. – Вам нужны были глаза и сердце….

– Буду искать этот самый ключ, если вы не против – я алхимик, а не вивисектор, так что никаких печеней, селезенок и других интимных органов по началу. Это же вам не олень, – рассмеялся китаец, почесывая бороду. – Для начала, я просто изучу предмет моих долгих поисков. Боюсь, что он уже далеко не вместилище царей – а представить себе царский камень без царей…. А еще, почаще стану играть на флейте.

Инара посмотрела на мерцающее цветным небо и на нескончаемый парад планет. Вот мир и стал капельку лучше, капельку справедливее, капельку добрее – и, ирония судьбы, это случилось не благодаря девушке, хотя она и стала той, кто кинул с заледенелого обрыва камушек, постепенно превратившийся в снежный ком.

Но главное, думалось Инаре, что все в конце концов стало лучше. А уж кто тому причина…

Девушка вздохнула и мечтательно протянула:

– И только розы, только запах

Пьянящий мир и небеса…

– Красиво, – отозвался Грецион. – У меня студенты тоже такое пишут. Неисправимые юные романтики…

– А ты – неисправимый старый, – хихикнул Художник.

Они рассмеялись и выпили.

– Мне вот интересно, – вдруг отвлекся от рисования Федор Семеныч. – А где Лемуры? В Лемурии я скорее ждал их, чем ящеров…

Бальмедара рассмеялась, улыбнувшись – Грецион подметил, что улыбка магини стала нормальной, больше не смущала.

– Хотела бы я знать ответ на этот вопрос сама.

По сознанию Психовского шепотом прокатилось религиозное бормотание, запахло кислыми ягодами. Профессор вспомнил еще один вопрос, так и оставшийся незаданным:

– Барон, а вы до сих пор ничего особенного не слышите и не видите?

– Не-а, – с набитым ртом отозвался тот. – Спасибо вот этому.

Освободив руку, Брамбеус постучал по голове.

– Устойчивая психика? – предположил Аполлонский.

– Металлическая пластина! – рассмеялся барон. – Меня как-то убедили сделать операцию, и, надо же, она мне помогла!

Грецион не выдержал и залился хохотом.

– Кстати, Федор Семеныч, вы обещали мне портрет…

– Помню-помню, – отозвался художник. – Как вам с ружьем на фоне храма?

– И на ящере! – вскинул руку Брамбеус.

– И на ящере, – не стал сопротивляться Аполлонский, уже пожалев бедную рептилию.

Внезапно в зал – а застолье устроили прямо в храме, где от статуи пернатого Змия остались лишь обломки, которые хотели заменить статуей Вавилонскому Дракону – влетела фурия, что-то очень размытое, нечеткое и громко вопящее не пойми что. Грецион напрягся. Брамбеус, будто переключивший скорость и режим действий с «есть» на «бить», выставил кулаки и вскочил из-за стола.

– Ну давай, давай, – дожевывая, протянул тот.

Фурия упала в ноги Сунлинь Вана – когда она замерла, то на поверку оказалась тощим и длинным молодым человеком.

В зал вбежало два запыхавшихся лемурийца, хотевших схватить нарушителя спокойствия, но алхимик жестом остановил их.

Ноги старому китайцу чуть ли не целовал переводчик.

– Достопочтимый Сунлинь Ван, достопочтимый Сунлинь Ван…