12 смертей Грециона Психовского

Старый китаец перестал играть. Сируш, летевший вниз, очнулся, и истошно зашипел – когда зверь свалился вниз, тень его, все еще застилавшая пол святилища, тянувшаяся шлейфом за падающим Вавилонским Драконом, потускнела и будто истлела.

Но профессор этого уже не видел – Грецион Психовский отключился, видя, как злость постепенно укутывает сознание.

Грецион начал падать, летя в тугую бесконечность с холодным дном на недосягаемой глубине – полетел вслед за Вавилонским Драконом, Змием-Тиамат, злобой мира и каждого отдельно взятого человека.

***

Он вынырнул из холодного гипнотического небытия, где звуки звучали наоборот, а цвета раскрывались с обратной стороны, оттого чернота забвения казалось ему белой. А потом он понял, что снова стал собой, что чужие мысли не царапают его голову, хотя от чего-то – пока что не до конца понимая, чего именно – он все же не избавился.

Вавилонский Дракон снова ощутил себя собой.

Чувство тревоги, терзавшее его, рвущее звериную душу в клочья, кривой мелодией волынки заставляющее бежать, дрожать и бояться, пропало. Оно уступило место спокойствию – размеренному и бархатному. В сознании всплыли два образа, два взгляда, полных сочувствия, таких похожих друг на друга и родственных…

Вавилонский Дракон наконец-то понял, что счастлив, и вполне по-человечески.

И тогда его накрыло холодное одеяло смерти.

***

Грецион Психовский открыл глаза.

Падение, продолжавшееся вечность, кончилось – и никакого дежавю, никаких головных болей, а значит и никакой… смерти. Лишь легкая тошнота.

Профессор лежал на чем-то мягком, и сейчас ему было вообще без разницы, не чем: будто это хоть королевская перина, хоть стог сена, хоть просто муравейник. Главное, что он лежал, и ему было не так плохо, как до падения.

Глаза слезились, но Грецион разглядел белые древние камни. Профессор успокоился – хорошо, что это не стены лечебницы, а все та же Лемурия.

Но тот же это он?

Воспоминания прокручивались в голове, и Грецион вспомнил долгое падение, во время которого холод злобы резал его изнутри.

Психовский разозлился – но понял, что злиться ему совсем не хочется.

– С добрым утром, соня-Змееносец, – раздался до боли знакомый голос.

Грецион прищурился – рядом сидел упитанный мужчина в круглых очках, такой знакомый…

– А, точно, Феб, – протянул профессор.

– Так, ну амнезии у тебя точно нет, одной морокой меньше.

Грецион увидел в руках у друга блокнот – в принципе, ничего удивительного, да только вот Федор Семеныч не рисовал, а записывал.

– Ты что, пишешь в блокноте?

Аполлонский замер.

– Ну да. А что такого?

– Нет, ты обычно…

– Я составляю свой точный гороскоп на тринадцатый Зодиака! Пока у меня есть ты в качестве подопытного кролика.

– Я бы побоялся быть твоим кроликом…

– У тебя нет выбора, – пожал плечами художник. – И, кстати, ты уже как несколько минут ни на кого не срываешься. Прогресс!

– Срываюсь? Но почему…

Грецион вспомнил обжигающе-горькую злобу внутри него.

– Да, точно… Феб, я не знаю, что это было…

– Все ты прекрасно знаешь – обычная злоба, темнота внутри нас. Я свою иногда даже подкармливаю, – рассмеялся художник. – А вообще, лучше всех знают Инара с Бальмедарой.

Грецион включил мыслительную машинку на полную катушку – она работала туговато, но постепенно сводила концы с концами.

– А Заххак… что с Заххакм?

– О, тебе внезапно стала интересна его судьба, ха, – Аполонский послюнявил карандаш. – Значит, мы посчитали, что хватит с нас и всех остальных его жалящих слов и Духовного Пути, и… в общем, если тебя затошнит, тошни куда угодно. Барон вырезал его язык клыком, который таскал с собой Сунлинь.

– Жестоко, но справедливо, – хмыкнул Психовский, попытавшись перевернуться – не очень-то получилось. Перед глазами все еще ходили пятна, и мир воспринимался скорее одним большим очерком, наброском самого себя.

– Грецион? – позвал вдруг художник.

– Что такое, среброкистый Феб?

– Ты теперь у нас убийца Дракона, – загадочно протянул Аполлонский. – Не забудь убить Дракона в себе, ладно?

– Обычно ты убиваешь своего внутреннего дракона, а это оказывается, черт возьми, гидра, – Грецион почесал бороду. – Поэтому мне с ним проще уживаться. К тому же, он у меня маленький – совсем крохотный драконишка, гекончик от мира огнедышащих.

Профессор задумался.