12 смертей Грециона Психовского

Грецион не очень-то по-доброму посмотрел на Аполлонского. Здесь и сейчас он и так не выносил критику, а тут еще его не до конца отпустило грохнувшееся дежавю, которое с каждым разом все четче ощущалось именно что смертью.

— За меня уже все сказали, — пожал плечами профессор, посмотрев Бальмедаре прямо в глаза — но ее взгляд оказался крепче, чем Грецион думал. Зеркало души очень умело прикрыли стальным чехлом.

— А я считаю, что прогулка после сытного завтрака — залог здоровой и долгой жизни! — барон подтянул штаны.

— Я бы не сказала, что прогулка, барон. Скорее… поездка.

— Вы что, хотите сказать?.. — глаза Аполлонского зажглись.

— О нет, вы только что разбудили зверя… — нашел в себе силы пошутить Психовский.

Прежде, чем все четверо уселись на огромных фиолетовых ящериц — по двое на зверя, — Федор Семеныч долго стоял рядом с рептилиями и просто визжал от счастья, изучая их со всех сторон. Ящерицы, вполне резонно, грешным делом подумали, что это какой-то сумасшедший, и решили просто не обращать на художника внимания, спокойно шипя раздвоенным язычком и греясь в лучах солнца. Когда минутка спонтанного припадка кончилась, Аполлонский взял себя в руки и, сияя от радости, все же забрался на рептилию — не без помощи Психовского.

Из-за того, что Брамбеуса и Федора Семеныча одна ящерица просто бы не выдержала, пришлось делиться на пары: Бальмедара-барон, Аполлонский-Грецион. Поскольку художник слегка опьянел от радости, ему управление рептилией все же решили не доверять, хоть штрафов никто выписывать и не собирался.

Извозчиком — подумать только, извозчиком на ящерице — был Грецион.

Бальмедара, конечно, объяснила профессору, как управляться с вожжами — технология не сильно отличалась от лошадиной, или, скажем, верблюжьей, правда ящериц не стоило слишком сильно лупить по бокам — во-первых, чешуя у них не столь прочная, а во-вторых, они, со слов магини, куда умнее всех других ездовых животных.

Но профессору все равно было как-то не по себе ехать на здоровенной ящерице хоть, надо сказать, поездка выходила себе вполне комфортной — не все такси эконом-класса могут такое предложить, тут хотя бы дорогу на каждом повороте можно было не подсказывать, никто не начинал раздражающих разговоров и не включал еще более раздражающего радио. Оттого Психовский вцепился в вожжи и напряг руки, лишь изредка позволяя себе поглядывать по сторонам — в основном профессор смотрел или на дорогу, или на торчащую костяную шапку-митру Бальмедары. Грецион смотрел и думал, что же такое она могла натворить, и почему вокруг — змеи, змеи, змеи…

И почему, в конце концов, он начал срываться на людей и чувствовать кипящую внутри злобу.

В любом случае, голова рано или поздно затекала, и тогда профессор смотрел по сторонам — гости уже покинули город-храм, название которого Психовский все забывал спросить, и теперь шли… точнее, ехали верхом на огромных ящерицах (Грецион поймал себя на мысли, что звучит это как картина пьяного Сальвадора Дали) среди вековечного леса, еще более величественного, чем вчера. Правда на этот раз их вела тропинка из древних, как и все вокруг, белых камней — так выглядела бы дорога в Изумрудный Город, не хвати у его обитателей креатива и желтой краски. Лемурийцев здесь встречалось немного, и чем дальше все четверо отъезжали от храма, тем меньше становилось местных. Хотя кто-то все же шел вглубь леса: тощие и высокие, слегка смуглые лемурийцы — а они все были такими — постепенно оказывались позади.

Ящерица встрепенулась — Грецион резко перевел взгляд на дорогу и сильнее сжал в руках кожаные вожжи.

Магиня рассмеялась — тихо, как осенний листопад.

— Не бойтесь, профессор, он вас не скинет. Ящеры — не кони.

— Не переживайте, ему очень тяжело без помощника, а меня он управлять, кхм, не пустил. Такие уж они, Львы, что с них взять — самоуверенные эгоисты, горы свернут, а в такой рутине вязнут, как в болте, — посчитал важным повозмущаться художник.

— Мой дорогой Феб, иногда твои зодиакальные замечания кажутся мне совсем выбивающимися из всего вокруг.

— Ты просто не переносишь критики, — пожал плечами Аполлонский и слишком поздно вспомнил, что сейчас даже такая фраза может задеть профессора и содрать предохранитель самоконтроля. — Подумай: ты говоришь мне это после того, как мы оказались в древней Лемурии, которая не испытывает дежавю и покоится под тринадцатым знаком Зодиака?

Аполлонский полез было за папиросой, но передумал.

— А я сказал, что не верю тебе? — ухмыльнулся Психосвкий, но художник, глядевший по сторонам, этого не увидел. — Все твои газеты и журнальчики-гороскопы — это, знаешь ли, осколки Шумеров…

— И сейчас ты снова начнешь свою песню, да? — фыркнул Федор Семеныч.