120 дней Содома, или Школа разврата

И все же, поскольку мои обязанности постоянно приводили меня в окрестности монастыря, в тот самый день, когда мне исполнилось семь лет, я встретила нового любовника, причудливая страсть которого, хотя довольно ребячливая, оказалась более серьезной. Этого человека звали отец Луи; он был старше Лорана и вел себя, так сказать, более распутно. Он подцепил меня у дверей церкви, когда я входила туда, и пригласил подняться к нему в комнату. Я колебалась вначале, но когда он убедил меня, что моя сестра три года назад поднималась туда и что каждый день он принимал там маленьких девочек моего возраста, я пошла за ним. Едва мы оказались в его келье, как он тотчас же захлопнул дверь и, налив сиропа, заставил меня выпить три стакана подряд. Приготовив меня таким образом, преподобный отец, более ласковый, чем его собрат, принялся целовать меня и, все с шуточками да улыбками, развязал мне юбку, подоткнув мою рубашку под корсет; сопротивление было слишком слабым, и он добрался до всего, что он только что обнажил у меня спереди; хорошенько ощупав и осмотрев все, он спросил, не хочу ли я пописать. Побуждаемая к этой нужде большой дозой напитка, которую он только что заставил меня выпить, я уверила его, что хочу и очень, но что мне неловко это делать при нем. «О! Черт подери! Да, именно так, маленькая плутовка, – прибавил этот распутник. – О! Именно так, черт подери, ты и сделаешь это при мне, более того, прямо на меня. Держи, – сказал он, вынимая свой член из штанов, – вот орудие, которое ты сейчас зальешь; писать надо на него». С этими словами он взял меня и, поставив на два стула: одной ногой – на один, другой – на второй, раздвинул мне ноги как можно шире, потом велел присесть. Держа меня в таком положении, он подставил под меня ночной горшок, устроился на маленьком табурете на уровне горшка, держа в руках свое орудие прямо под моей щелкой. Одной рукой он придерживал меня за бедра, другой – свой член, а мой рот, который в такой позиции оказался рядом с его ртом, страстно целовал. «Давай же, крошка моя, писай, – сказал мне он, – облей мой член этой волшебной влагой, чьи теплые струи так властвуют над моими чувствами. Писай, сердце мое, писай и постарайся залить его весь». Луи оживился, возбудился, нетрудно было заметить, что это единственное в своем роде действие более всего воодушевляло его чувства. Самый нежный экстаз испытал он в тот самый момент, когда воды, которыми он мне наполнил желудок, брызнули с силой и потекли, и мы вместе одновременно наполнили один и тот же горшок: он – спермой, я – мочой. Закончив операцию, Луи повел тот же разговор, что и Лоран; он хотел сделать сводницу из своей маленькой блудницы; на этот раз, нисколько не смущаясь угрозами моей сестрицы, я смело доставляла Луи всех знакомых детей. Он заставлял всех делать одно и то же и, поскольку достаточно часто встречался с ними – по два-три раза, – платил мне всегда отдельно, независимо от того, что я вытягивала из своих маленьких подруг; через шесть месяцев у меня в руках оказалась небольшая сумма, которой я распоряжалась по собственному усмотрению с одной лишь предосторожностью – в глубокой тайне от моей сестры.

– Дюкло, – прервал на этом президент, – разве вас не предупреждали о том, что в ваших рассказах должны присутствовать самые значительные и одновременно самые мельчайшие подробности? Что для верного нашего представления о пристрастиях и нраве мужчины, о котором рассказывают, нельзя упускать никаких деталей? Что именно от подробностей мы ждем того, ради чего и ведутся все рассказы – возбуждения наших чувств?

– Да, ваша милость, – сказала Дюкло, – меня предупредили о том, чтобы я не пренебрегала ни одной подробностью и входила в самые мельчайшие детали каждый раз, когда они служат для того, чтобы пролить свет на характеры или на манеру. Разве я что-то упустила?

– Да, – сказал президент, – я не имею никакого представления о члене вашего второго реколлекта, и никакого представления об его извержении. А еще, гладил ли он вам дыру, касался ли он ее своим членом? Вы видите, сколько упущенных подробностей!

– Простите, – сказала Дюкло, – я сейчас исправлю эти ошибки и буду следить за собой впредь. У отца Луи был довольно заурядный член, скорее длинный, чем толстый, и вообще выглядевший очень обычно. Я даже вспоминаю, что он достаточно плохо вставал и становился слегка твердым лишь в момент наивысшей точки. Дырку он мне совершенно не тер, он довольствовался тем, что как можно шире раздвигал ее пальцами, чтобы лучше текла моча. Он приближал к ней свой член очень осторожно раза два-три, и разрядка его была слабой, короткой, без прочих бессвязных слов с его стороны, кроме: «Ах! Как сладко, писай же, писай, разве ты не видишь, что я теку?» И он перемежал все это поцелуями в губы, в которых не было ничего распутного.

– Именно так, Дюкло, – сказал Дюрсе, – президент был прав; я не мог себе ничего вообразить из первого рассказа, а теперь представляю себе вашего мужчину.