13 месяцев

Нас было двое в этой пустой, скрипящей деревянной коробке… Вернее, трое. Я, смуглый человек из Индии, которого я называл «отец», и Тот, Кто пообещал, что, где двое или трое соберутся ради Него, там и Он будет с ними…

(Им было страшно идти сквозь ночь. Им на лица давила мгла. Но камень, который был выброшен прочь, оказался главою угла.)

6

А если не хочется лететь на восток, можно двинуть на запад. Говоря точнее, на юго-запад. В Среднюю Азию.

Там, всего в трех часах лету от Бурятии, живут братья-францисканцы. Согласно местной легенде, их церковь стоит на том месте, где некогда жил библейский пророк Иов, которого мусульмане чтут под именем Айюб.

Едва приехав в Самарканд, я, помню, купил себе туристическую карту. Что именно на ней изображено, понять так и не смог.

Во-первых, узбекские названия улиц были нанесены на карту латиницей. Во-вторых, эти названия не имели ничего общего с тем, как улицы назывались на самом деле. А в-третьих, никакого отношения к реальности не имели и контуры улиц. То есть там, где, судя по карте, должен был начинаться большой проспект, я видел просто пустырь, а там, где проспект должен был кончаться, он, наоборот, вдруг возникал.

В воскресенье с утра я отправился искать католическую церковь. Надежды на то, что я ее найду, не было никакой. Город был пропитан пылью и отчаянием. Карта уверяла, что церковь где-то рядом, но никакой церкви видно не было.

Я брел по пыльным улицам… жарким и пыльным улицам… самым жарким улицам в мире, вдобавок насквозь пропитанным пылью. Здесь, на границе пустыни Кызылкум, нет церквей. Я понял это очень отчетливо. Здесь есть сорокаградусная жара и ослики, пасущиеся в тени развалившихся домов. Церквей нет.

Становилось ясно: пора возвращаться в отель. Однако, сделав несколько шагов и подняв голову, я все-таки увидел ее. Из-за глинобитных хижин торчал шпиль, увенчанный крестом. Здесь есть церковь. Даже здесь есть моя церковь.

Ерунда, что внутри самаркандского храма сидело всего четыре человека, причем двое из четырех — нищие в шлепанцах, забредшие переждать жару. Ничего, что азиатские власти строжайшим образом запретили молодым миссионерам даже заговаривать о том, что может быть расценено как религиозная пропаганда. Главное, что они уже здесь.

Чистые белые стены. Большое деревянное распятие напротив входа. В зале нищенка в цветастом платье грудью кормит крошечного узбекского ребенка. И всего один священник, который каждый день выходит к алтарю и делает то, что необходимо. Каждый день. Год за годом. А когда он состарится и умрет, к алтарю будет выходить кто-то следующий.

Они уже здесь. Значит, здесь и Тот, о Ком они, несмотря на запреты, все-таки говорят своим прихожанам. Кого они любят… и Кто сильнее жизни любит нас всех.

…

(И когда нам кричали, что мы слабы, что прекрасней победы — бой, мы знали, что лучший способ борьбы: повернуться второй щекой.)

7

Я все еще сидел в улан-удинском отеле, курил и смотрел в окно. Дремучая, бесконечная часть света… вернее, тьмы. Люди, никогда не слышавшие о том, что их рабство отменено. И всего несколько священников. Всего несколько небогатых храмов с деревянными распятиями на пустых стенах.

На всю Восточную Сибирь наберется от силы три тысячи католиков. Двадцать в Улан-Удэ. Восемь на Камчатке. Приблизительно сто в Магадане. Думаете, это мало? Между прочим, Господь соглашался помиловать Содом ради трех праведников, да только в Содоме трех не нашлось. А здесь — сразу в тысячу раз больше. Значит, все хорошо.

Мне рассказывали о священнике, которого еще при СССР за религиозную пропаганду посадили в сибирскую тюрьму. Он отсидел лет пять… или, скажем, семь, и на этом срок заключения истек. Тюремное начальство велело батюшке собираться, и — на выход.

Священник обратился к начальству с просьбой:

— Прошу оставить меня в тюрьме. Хотя бы ненадолго.

— Как это — оставить?

— Понимаете, только-только все нормализовалось. Не могу пока уйти. Прошу разрешить остаться еще хотя бы на пару лет.

Начальство все равно не могло понять:

— Да что нормализовалось-то?

Священник вздохнул:

— Образовался кружок по изучению Писания. И две молитвенные группы. По воскресеньям в нашем бараке проводятся службы. Несколько человек готовятся к принятию таинства крещения. Как я могу все бросить?

Таких людей немного. Их и не может быть много. Христиане вообще нигде не являются большинством. Но они есть. Все вместе эти люди меняют лицо мира. Каждый день. По чуть-чуть. К лучшему.

Я тоже пытаюсь. У меня получается плохо, но я все равно продолжаю пытаться.

…

(И не важно, что жизнь задает вопрос, ведь мне известен ответ: я помню — казался бессильным Тот, сильней Которого нет!)

Опять декабрь

1