1356

Часть вторая Монпелье

4

— Прости мне, — произнёс Томас тихо.

Ему не было нужды говорить громко, потому что обращался он к распятию над алтарём церквушки Сен-Сардос, притулившейся к стенам замка Кастильон д’Арбезон. Томас стоял на коленях. В свете купленных им шести свечей молоденький бледный священник пересчитывал блестящие генуэзские дукаты.

— Простить за что, Томас? — уточнил священник.

— Он знает.

— А ты что, забыл?

— Неважно, отче. Просто отслужи мессу.

— Мессу за твоё здравие? Или за упокой убитых тобою людей?

— За меня и за убитых, — сердито подтвердил Томас, — Я же денег тебе дал достаточно?

— Достаточно, чтобы построить новую церковь. А достаточно ли, чтобы успокоить твою совесть, Томас?

Томас хмыкнул:

— Они же были солдатами, отче, и умерли, в соответствии с присягой защищая своего господина. Дорога им — на небеса.

— Их господин — распутник, который увёл чужую жену, — строго сказал отец Ливонн.

Его предшественник, отец Мидуз, отдал Богу душу с год назад, и епископ БерА прислал взамен юного отца Ливонна. Поначалу Томас заподозрил в новом попике соглядатая. Епископ поддерживал графа Бера, не так давно владевшего Кастильон д’Арбезоном и не терявшего надежды вернуть город под свою руку. Узнав отца Ливонна поближе, Томас изменил мнение. Судя по характеру священника, епископ рад был сплавить его куда подальше.

— Я был для него, как заноза, — смущённо пояснил Томасу отец Ливонн.

— Что ж так?

— Напоминал о грехах, о которых епископ предпочитал не помнить, монсеньор. Епископу мои проповеди не нравились.

С тех пор отец Ливонн научился звать Томаса по имени, а Томас привык советоваться с юным, но неглупым священником. И в этот раз, вернувшись из вылазки на вражескую территорию, Хуктон исповедался и заказал обедни за упокой погибших от его руки воинов.

— Раз Виллон — распутник, отче, то он заслужил быть кастрированным и истечь кровью? Если так, то половине населения этого города можно смело резать глотки и то, что ниже.

— Наказание Виллону установил не я, а Господь. Подумай, какое он установит тебе?

— Я-то что сделал не так?

— Подумай.

— М-м-м… Просто отслужи обедню, отче, а?

— Графиня Лабрюиллад — бесстыдница и распутная жена.

— Мне, что, убить её?

— Господь сам её накажет в свой срок. А вот граф Лабрюиллад ждать не будет. Он постарается вернуть её. Город богатеет, Томас. Я бы не хотел, чтобы его разграбил Лабрюиллад или кто-нибудь ещё. Избавься от неё. Отошли куда-нибудь.

— Лабрюиллад сюда не явится. Жирный дурень меня боится.

— Граф Бера тоже, по твоим словам, дурень. Но он богат, тебя не боится, а, кроме того, ищет союзников, чтобы выдворить тебя из города.

— Чем чаще будет пытаться, тем быстрее станет бедным дурнем, — ухмыльнулся Томас.

Граф Бера уже дважды предпринимал попытки выбить эллекинов из Кастильон д’Арбезона и оба раза неудачно. Город находился на юге графства и был обнесён высокой стеной. Скалу, на которой стояло бывшее владение графа, с трёх сторон прикрывала быстрая река. Вершину утёса венчал замок, небольшой, но крепкий, с новой надвратной башней, построенной вместо старой, разваленной при последнем штурме графа Бера. Над замком реяли звёзды и львы герцога Нортхэмптона, однако все знали, что в нём хозяйничает Томас Хуктон, Ле Батар. Отсюда эллекинам был открыт путь хоть на запад, хоть на север, вглубь вражеских земель.

— Бера придёт опять, — остерёг священник, — И в этот раз с ним может придти Лабрюиллад.

— И не только Лабрюиллад, — угрюмо заметил Томас.

— Новые враги? И почему я не удивлён? — вздохнул священник.

Томас смотрел на распятие. До того, как он захватил город, церковь Сен-Сардос не могла похвастать великолепием убранства. Теперь же статуи святых, заново раскрашенные, обзавелись чётками из полудрагоценных камней. Появились подсвечники и сосуды из позолоченного серебра. Стены украсились фресками на библейские сюжеты. Томас оплатил всё это великолепие, и здесь, и в двух других городских церквях. Окровавленный Христос неодобрительно взирал на командира эллекинов с бронзового креста, и Томас со вздохом признал:

— Новые, отче. Скажи, что за святой стоял на коленях в снегу?

— В снегу? — отец Ливонн, видимо, хотел съязвить что-то, но, видя, что Томас серьёзен, задумался, — В снегу. Мученица Евлалия, например.

— Евлалия? Женщина?

— Женщина. В годы гонений язычники выбросили её на улицу голой, чтобы опозорить, только Господь послал метель, дабы наготы мученицы никто не увидел.

— Нет, там святой — мужчина, и снег под ним как будто растаял.

— Святой Венцеслав, король. Тот, где проходил, там снег таял.

— Нет, этот монах. На картинке он коленопреклонён, вокруг снег, а под монахом трава с цветами.

— Где была картинка?

Томас рассказал священнику о встрече с папой в Салль-дез-Эрсе в Авиньоне, о старой фреске.

— Монахов было нарисовано двое. Один выглядывал из окна хибары, а второму апостол Пётр давал меч.

— А-а… — печально протянул отец Ливонн, — Меч Петра.

Тон священника вселил в Томаса надежду на скорое разрешение загадки:

— Ты так сказал, будто меч — воплощённое зло.

Отец ливонн пропустил его вопрос мимо ушей: