15 000 душ

Клоккманн и Мистериосо двинулись дальше по земле, сплошь покрытой выдавленными гнойниками и созревшими нарывами. Там и сям на улице еще сохранились запыленные фасады магазинов: супермаркеты, табачные киоски и еще какие-то лавки с разодранными металлическими жалюзи на витринах с зубцами разбитых стекол. На песке валялись лотки уличных торговцев, наполненные гнилью. Улица, которую, видимо, перекосило от взрывов, извивалась зигзагом среди дюн из мелкого крошева наподобие пудры и более крупного порошка, похожего на пищевую соду. Клоккманн все отплевывался, язык во рту задубел, сам он изнывал от жажды, тряс головой, пытался улыбнуться.

Но утолять жажду в канавах с кипящей мочой, которая, наверное, вытекала из лопнувших канализационных труб, — а может, это были термальные источники? — ему не хотелось. Зато его внимание привлекла одна обнадеживающая примета: осколки стекла — да, осколки, которые все чаще поблескивали у них под ногами: там, где есть части целого, наверняка отыщется и целое!!!

У Клоккманна зарябило в глазах от рухнувших уличных фонарей, ламп всех фасонов, неоновых трубок, обломков световых реклам, осколков рюмок для шнапса, пивных бокалов и песочных часов, но главное — от разбитых бутылок. Из-под ног у них взметались щекочущие облака соды. В разбитом зеркале, которое широко разметалось по мостовой, Клоккманн увидел свое отражение, вернее, лишь его осколки: нос, глаз, уголок рта, ухо. Его это не напугало.

Позабыв о профессоре, он опустился на колени и принялся голыми руками разгребать осколки. Они сверкали, как драгоценные камни. — И Клоккманн нашел то, что искал: он извлек на поверхность бутылку вина, облепленную известкой, сердцевидками и пемзой!

— Пейте, — сказал Мистериосо, остановившись, — пейте-пейте, набирайтесь сил — они вам еще понадобятся!

Они уселись на вершине холма, с которого открывался вид на всю округу. Перед ними поднимались уступами иссохшие и выжженные склоны, которые можно было бы сравнить с грандиозным амфитеатром. На дне, окрашенном в более темные тона, порой что-то слабо искрилось — словно звезды. По небосводу величаво катилось солнце, устрашающее в своем всемогуществе. «Пожалуй, это и к лучшему», — подумал Клоккманн, не спеша посасывая вино из бутылки и время от времени рассеянно нащупывая свою записную книжку. Признаемся, что удовольствие, которое он испытывал при виде этой пустоты — этой пустой пустоты, если позволительно возвести ее в степень для наглядности, — не вызывает у нас особой симпатии. Впрочем, пусть наш герой передохнёт, глаза у него горят, взгляд явно блуждает, деловой костюм превратился в лохмотья, все лицо в грязи, хорошо хоть умом не повредился.

— Как тут одиноко жить! — сказал Мистериосо. Казалось, он на миг лишился демонической энергии и погрузился в тягостные размышления о своей горькой участи. В руке он держал женскую прокладку. Носками сапог он ворошил песок.

Тут он дерзко вскинул голову и огласил просторы жалобным криком:

— Никому нет до этого никакого дела! Никому это не интересно!

К вящей печали Клоккманна, он снова вскочил и съехал вниз по крутому склону, скользя, петляя и оставляя за собой длинную борозду. Чтобы от него не отставать, Клоккманн отважно бросился вдогонку, с воздетой бутылкой вина, в которой преломлялся солнечный свет.

— Мы посреди карьера, — объяснил, притормозив, Мистериосо; они стояли на пепельно-серой площадке. — Когда-то здесь было добывающее предприятие с посменной работой; оно уже давно закрыто, разумеется! — И, правда: по площадке и склонам ветвились жилы вышедшей на поверхность вулканической лавы. Рыжеватая блестящая лава напоминала по консистенции чили-конкарне, спагетти с томатным соусом, комковатый рис карри, если только это была не кровь. Кое-где еще валялись, вместе со своими цепями, рабы, которые некогда вкалывали на этих копях. Их размякшие глазные яблоки, похожие на густой йогурт, отливали перламутром, распростертые жилистые руки и ноги были облеплены тонкими червями. Цепи их были прикованы к поблескивающим каменным глыбам, которые они собственноручно добыли из недр. В глубоких штольнях позвякивали носовые кольца: осторожно! Берегись обвала! — Окоченевшие пальцы черных от загара рабочих сжимали тряпичные лоскуты, от которых еще слегка попахивало.

Скользя взглядом по киркам и кайлам, Клоккманн пристально всматривался в залитую светом песчаную арену скального амфитеатра в форме чаши, чьи обрывистые уступы и террасы были местами осенены или испещрены шелестящими кронами лиственных деревьев. Кое-где вился дым из фумарол. Ни травинки. Поблескивали цепи и золотые самородки. Вокруг разбросанных по земле тел реяли стрекочущие долгоносики: как печально! Как красиво!

Унылые, захламленные ступенчатые террасы спускались кругами ко дну котловины, которая исходила паром в немой неутолимой тоске.