1600 лет под водой

Мне не терпелось увидеть головку сейчас же, прямо здесь, но человек сказал, что оставил ее в гостинице и что он с удовольствием встретился бы со мной завтра. Так мы и договорились и на этом расстались.

Я отправился к Бел, стараясь казаться как можно невозмутимее. Она была верна себе:

— Неужели тебе подали бифштекс прямо на кухне?

— Не смей так говорить. Бел. Ты же знаешь, что кухарка влюблена в Ханса.

О головке я не сказал ей ни слова — просто не хотел, чтобы она (в который уже раз!) - посмеялась над моей доверчивостью.

На следующий день я поднялся чуть свет. Бел изумилась:

— Ты как будто никогда не страдал бессонницей.

Гордо игнорируя сарказм этого замечания, я оделся, отвязал ялик и поплыл к берегу. Человек уже ждал меня. Не говоря ни слова, он протянул мне небольшой сверток. Я развернул шелестящие газетные страницы. По поверхностной ассоциации я припомнил рассвет в Лондоне, когда в три часа ночи и слегка Навеселе мы завтракали хрустящим картофелем и холодной жареной рыбой, вот так же разворачивая запятнанные жиром газетные свертки. Но на этот раз в свертке был не кусок ската. Из-под распустившихся газетных страниц перед моим изумленным взглядом предстала маленькая, изящных очертаний головка греческой девушки из белой обожженной глины. Ее волосы трепетали на лбу легкой челкой, образовывали летящие завитки над маленькими открытыми ушами и сбегались в узел на затылке. Глаза под тяжелыми ресницами, прямой нос и чуть-чуть приоткрытый рот, едва обнаживший зубы, небольшой округлый подбородок с маленькой щербинкой, которая была единственным дефектом этой безукоризненной в остальном скульптуры.

Зачарованный, я умолил человека сопровождать меня назад, на корабль, на что он согласился с любезной готовностью, и через несколько минут мы поднялись на палубу вслед за Бел, которая как раз вылезала из воды после утреннего купания.

— Что ты скажешь об этом? — И с этими словами я выложил головку на навигационный стол.

— Удивительно! — выдохнула Бел. Я взял аппарат и сфотографировал статуэтку со всех точек.

Позже, за чашкой кофе, наш новый знакомый поделился с нами своими сведениями о древнем Эпи-давре:

— Что касается землетрясения, разрушившего город, то сейчас это можно утверждать почти с достоверностью. У многих историков прошлого вошло в привычку связывать любую происшедшую катастрофу, а уж тем более если она уничтожила большинство письменных памятников, с готами. Так эти джентльмены оказались повинными в разрушении доброй половины Эпидавра. На самом же деле португальский епископ по имени Идаций писал в одной из своих хроник о страшном землетрясении, разразившемся в 365 году н. э. на огромной территории в Италии, Германии и Иллирии. Именно это землетрясение — причина катастрофы в Эпидавре.

Такого успеха я не ожидал. Не говоря уже о том, что этот человек соглашался с моей оценкой патологического пристрастия историков валить все на готов, он указал мне на еще одно авторитетнейшее подтверждение гипотезы о землетрясении. Показав ему наши записи и находки, я отвез его на берег, потому что надо было начинать погружения, и смотрел с грустью сердечной, как старческой шаркающей походкой от меня удаляется ионийская головка. Оставалось, правда, утешение, что на фотографии мне как будто удалось схватить выражение безмятежного покоя и все, даже самые мелкие детали. Найденные в этот день амфоры казались мне убогими и скучными по сравнению с тем, что я видел утром. Боже, как медленно тянется время, как нехотя наступает вечер, когда я смогу наконец проявить пленку. И как только мы бросили якорь на ночь, я завесил иллюминаторы и заткнул все дыры в своей «темной» комнате в ожидании великой минуты. Что, если пленка окажется ни к черту? Или я поставил не ту выдержку? А ведь владелец статуэтки уезжал сегодня днем в горы: в случае неудачи мне не на что надеяться! Я кусал ногти. Когда же проклятые химикалии сделают свое дело? Наконец вспыхнул свет, и я осторожно вынул пленку. Уф, слава бегу, все в порядке: головка смотрела на меня впадинами глаз, четкая до выпуклости, до завитков волос, выжженных на пленке точными прикосновениями проявителя.

_{Терракотовая женская головка, изваянная много веков тому назад}

Я немедленно уселся за письмо Аренду, где описал всю эту историю, и вложил в конверт фотографии греческой головки и схему цавтатского дна с обозначением мест последних находок.

На следующее утро, вдыхая запах кофе, струящийся из камбуза, я вышел, полусонный, на палубу. И вдруг услышал, как кто-то позвал меня с пирса. Посмотрев на часы, я подумал: «Нет уж, сделаю вид, что не слышу! Нечего соваться с визитами в такую рань!» Но любопытство взяло верх. Примостившись в тени рубки, я стал разглядывать кричащего в бинокль. Это был д-р Николаичи из музея в Сплите, который нагрянул к нам нежданно-негаданно в ранний час.