1600 лет под водой

Мой взгляд упал на горстку глиняных плиток: в нашем каталоге они значились просто как «плитки». Заваленные всяким прочим скарбом, они укромно примостились в углу палубы. На одной из них я заметил: «Типансиана».

— Торговое клеймо, — решил я, — что-то современное. Как ты думаешь, Бел?

Ответ ее был, как всегда, краток, безапелляционен и деловит:

— Выброси ты их! У нас и без того хватает всякого хлама!

— Конечно, конечно, — поспешно согласился я. А сам подумал: «Все же покажу-ка я их Николаичи». И чтобы решительно оставить спор за собой, я припрятал плитки за сложенными на палубе буями и тут же забыл о них. Вскоре на борт взобрался Ханс, который только что приехал из Дубровника после очередного собеседования с хранителем тамошнего музея.

— Кстати, Тед, — сказал он, — если тебе попадутся плитки, посмотри хорошенько, нет ли на них надписи «Пансиана» на обратной стороне.

— Пансиана, Пансиана, как будто что-то знакомое. А что в них особенного?

И я услышал любопытнейшую историю. На закате Римской республики два консула, Кай Вибий Панза и Авл Гирций, основали черепичную фабрику в Монт-Фальконе, у самой границы республики. В 43 году до н. э. оба консула пали в битве при Мутине (Модена) и фабрика перешла в собственность республики, а потом империи. С этого времени фабричному клейму предпосылались начальные буквы имени правящего императора. Так, «Типансиана» относилась ко времени правления Тиберия, «Цезпансиана» означала правление Цезаря. Нерон, с присущей ему разгульной нелепостью мелкого купца, размахнулся на «Неронисклапансиана». Так или иначе, надпись на плитке была радостной возможностью точно установить ее принадлежность к тому или иному историческому периоду. В частности, плитки, на которые мы посягнули так бездумно, едва не выкинув их в море в качестве изделия новейшей индустрии, относились примерно к 30 году н. э.

Другой нашей интересной находкой была небольшая глиняная ваза десяти сантиметров в высоту, с выпуклым основанием и стройным изгибом горла. Необычная форма ее несколько дней не выходила у меня из головы, пока вдруг меня не осенило, что я видел похожую вазу в Британском музее. Это же фиал, «чаша слез», бывшая в употреблении в Древней Греции. Слезы высокопоставленных участников похоронных процессий стекали по сановным щекам и подбородкам в этот сосуд, который устанавливался после похорон на могиле, дабы служить постоянным напоминанием духу усопшего о размерах той скорби, которая посетила сердца и души близких по его отбытии в лучший мир. Я облокотился о стол, глядя на изысканные контуры вазы, и подумал о том, сколько слез впитала в себя эта бездушная глина. Теперь их древняя скорбь еще раз воззвала к сочувствию живых. С этими немного выспренными мыслями я завернул хрупкий глиняный сосуд в мягкую шерсть и вложил его в жестяную коробку из-под сигар.

Следующая ценная находка была связана с удивительной встречей в кафе на набережной.

— Я взял бы разничи! — заискивающе пролепетал я, обращаясь к официанту. Но оказалось, что сегодня нет этого местного блюда из ломтиков мяса, запеченных на вертеле. Я скрежетнул зубами и вновь углубился в меню. «Ага, было бы неплохо…» но тут я увидел, что официант исчез. Я отвернулся, чтобы поздороваться с одним своим знакомым. Когда же вновь повернулся к столу, Бел что-то с аппетитом жевала, а официант снова исчез. Его белохвостая спина испарилась в священных пределах кухни. Предчувствуя столкновение с разгневанным шеф-поваром, я все же осмелился на вторжение и двинулся к кухне.

— Простите, вы не из экспедиции Эпидавра? — спросил тихий голос у меня из-под локтя. Я повернулся на каблуках, едва сдерживаясь, чтобы тут же не послать ко всем чертям эту любопытную Варвару, но увидел перед собой пожилого опрятного человека:

— Да, чем я могу быть вам полезен?

Он поманил меня к своему столу, где без видимых усилий заказал два кофе по-турецки, которые тотчас же принесли.

— У меня есть для вас кое-что интересное, — продолжал он. — Несомненно, вы разыскиваете все, что так или иначе связано с древним Эпидавром. Я — обладатель очень ценной реликвии, которая могла бы очень помочь вам в ваших исследованиях.

О нет-нет, она не продается! — воскликнул он, уловив вспыхнувший в моих глазах холодный огонь охотника, напавшего на след. — Но я покажу ее вам, вы можете срисовать ее или сфотографировать, уж это ваше дело.

И тут я не выдержал.

— Что это такое? — спросил я в упор, отбросив все соображения такта и приличия.

— Греческая головка, точнее говоря, ионийская! — Его английский был безупречен.

— Где вы ее взяли? — спросил я с изрядной долей скепсиса: ионийская головка, если только она подлинная, стоит уйму денег. Он посмотрел на меня с некоторым изумлением, как бы разглядев сомнение за наивной прямотой вопроса:

— Тридцать лет назад, заинтригованный, как и вы, историей Эпидавра, я приехал сюда и принял участие в целом ряде раскопок. Помню, мы раскапывали римский акведук, который несколько веков назад рухнул в море. Там-то я и нашел эту головку, залепленную грязью и глиной, да еще несколько монет.