1612. Минин и Пожарский

Однажды толпа посадских людей накинулась посреди бела дня на Бориса Лыкова и его слуг, которые шли по Красносельской улице в сторону Кремля. Молодцы из простонародья, увидев на Лыкове богатые боярские одежды и высокую горлатную шапку из меха куницы, указали на него пальцем с криком: «Вот, еще один польский прихвостень! Ишь, рожу отъел, шире сковороды! А ну-ка, братцы, намнем ему бока! Пусть знает, свинячья морда, кто ныне в Москве хозяин!»

Посадские не только избили Лыкова и его челядинцев, но еще и отняли у них кошели с деньгами, посрывали с них дорогие шапки, изорвали на них одежды.

В Кремлевский дворец Лыков пришел с разбитым в кровь лицом, с синяком под глазом, весь вывалянный в грязи. Стояла середина октября, на улицах Москвы было грязно и слякотно.

После низложения Василия Шуйского в царских хоромах теперь хозяйничали бояре-блюстители во главе с Федором Мстиславским, они здесь заседали, встречали просителей, обедали и ужинали. Лишь на ночь бояре расходились по своим теремам.

– Доколе мы будем терпеть дикие выходки московской черни, братья? – возмущался Борис Лыков, представ перед своими коллегами в самом жалком виде. – До чего мы дожили, господа-бояре. Посадские людишки оскорбляют, унижают и грабят людей из боярского сословия днем в самом центре Москвы, и сие беззаконие сходит им с рук! Пора положить этому предел! Иначе Москва погрузится в хаос и безвластие!

– Хаос и безвластие уже давно гуляют по Москве, – мрачно заметил Иван Воротынский, – с той самой поры, как мы подписали этот злосчастный договор с Сигизмундом. Народ не желает видеть на московском троне польского королевича, поэтому ярость черни изливается на нас, бояр, заключивших унию с Польшей.

– Хочу вам заметить, други мои, что договор об унии подписан токмо нами, Сигизмунд же его до сих пор не подписал, – в тон Воротынскому добавил Андрей Трубецкой. – Минуло уже два месяца, как наше посольство прибыло в польский стан под Смоленском. Непонятно, почто Сигизмунд тянет вола за хвост, что его не устраивает?

– Сигизмунд, подлая душа, требует, чтобы Смоленск открыл ему ворота, лишь после этого он согласен подписать мирный договор, – проговорил Федор Мстиславский. – Еще Сигизмунд не согласен, чтобы его сын переходил из католичества в православие. Филарет прислал в Москву слугу с письмецом, где он пишет об этом.

– Это неслыханно! – возмущенно фыркнул Иван Романов. – Сигизмунд прочит на московский трон своего сына, а сам осаждает Смоленск и разоряет сельскую округу. Жолкевский обещал нам, что Сигизмунд отступится от Смоленска, если мы подпишем договор об унии с Речью Посполитой. Он обещал нам и то, что Владислав перед коронацией примет православие. Выходит, Жолкевский лгал нам!

– Надо вызвать сюда Жолкевского и потолковать с ним без обиняков! – сердито сказал Федор Шереметев. – Похоже, он нас за дурней держит!

– Необходимо отправить Жолкевского под Смоленск, дабы он поторопил Сигизмунда с подписанием договора, – промолвил Иван Воротынский. – Причем договор должен быть подписан Сигизмундом в том виде, в каком мы его согласовали с Жолкевским. То есть Смоленск останется неприкосновенным для поляков, а Владислав обязан принять православие. Иначе вся эта затея не имеет смысла!

– Братья, – напомнил о себе избитый Лыков, – сначала нужно навести порядок в Москве. Надо как-то приструнить московскую чернь, а то ведь знатному человеку по улице пройти невозможно!

Федор Мстиславский хмуро напомнил Борису Лыкову о том, что за последние четыре года Москва трижды находилась на осадном положении. Первый раз это случилось, когда отряды восставших смердов и казаков во главе с Болотниковым пытались ворваться в столицу со стороны села Коломенского. Второй раз Москва оказалась в осаде, когда объявился Лжедмитрий Второй, на целых полгода окопавшийся в Тушине со своей разбойной ратью. Третий раз под Москвой вновь объявился Тушинский вор вместе с литовским гетманом Сапегой, воинство которых с трудом удалось оттеснить от стен Москвы к Калуге.

– В условиях непрекращающейся Смуты все население Москвы давным-давно имеет на руках оружие, которое ныне без труда можно приобрести где угодно, – мрачно подытожил Федор Мстиславский. – Чернь не просто вооружена, но сплочена и организована, поскольку ею верховодят земские и губные старосты, выбранные из ее же среды. К тому же голод согнал в Москву множество смердов и холопов из окрестных деревень, а эта рвань живет токмо воровством и разбоем, ибо в нынешние тяжелые времена никто не пашет и не сеет. У нас всего четыре тысячи стрельцов и полторы тысячи верных дворян, этого войска хватает лишь на то, чтобы не допускать буйное простонародье в Кремль и поддерживать хоть какой-то порядок в Китай-городе.

– Какая же мы тогда власть, коль не смеем и носа высунуть из Кремля и Китай-города! – сердито фыркнул Лыков. – Надо любой ценой захватить господство над всеми концами и слободами Москвы.

– Любой ценой, это как? – прищурился Мстиславский, взглянув на Лыкова.